Интернет-публикации. Афанасий Герасимов. ПОВЕСТЬ О ДУБЧЕССКИХ СКИТАХ. 

 

_______________________________________________________________

ИСТОЧНИК: http://co6op.narod.ru/txt/ss/dubches.html

Народную литературу мы обычно принимаем во внимание только как устное творчество, фольклор; литературоведы изучают воздействие этого творчества на «высокую» литературу. Расширение известного нам корпуса письменных литературных сочинений, вышедших из народной среды и лишь частично соотносимых с фольклором, требует более широкой постановки проблемы. Бесценные возможности для такого расширения представляет крестьянская старообрядческая литература. Она давно уже находится в поле зрения историков и литературоведов, и внимание к ней значительно усилилось в последнее время. Каждый новый год археографической работы в этой удивительной среде приносит нам все новые и новые замечательные произведения, принадлежащие перу простых русских крестьян, охотников, рыболовов, землепроходцев, начиная по крайней мере с петровских времен.

В конце XVII — начале XVIII века интенсивно шел процесс перехода многовековой древнерусской литературы в важнейший феномен нашей современной культуры — русскую литературу нового времени. Одним из гигантов, воплощавших в своем творчестве этот переход, был протопоп Аввакум Петров. Творчество его, проникнутое страстной привязанностью к древнерусской традиции, означало одновременно и неслыханные новации. Среди них одна из главных — использование жанра авторского, автобиографического повествования, гордо и уверенно создаваемого в канонах древнего агиографического жанра. Ни нравственно-этические, ни художественно-литературные заветы огнепального протопопа не были замечены профессиональной литературой верхов вплоть до XIX века. Но в многочисленных писаниях русских старообрядцев, все шире распространяющихся в народной среде, творчество и жизнь Аввакума стали достойным образцом для подражания. В первой половине XVIII века в поморской Выговской пустыни возникла школа литераторов, историков, источниковедов, в недрах которой было написано немало выдающихся сочинений, ставших вскоре известными каждому образованному старообрядцу. Все это литературное наследие интенсивно изучается в наши дни советскими и зарубежными исследователями. На международном симпозиуме по старообрядчеству, который состоялся в Новосибирске осенью 1990 года, одно заседание было целиком посвящено творчеству Аввакума, а другое — Выговской литературно-исторической школе. Но все же объем сделанного пока слишком мал. Проблема изучения и освоения корней нашей национальной культуры много глубже, сложней и значительней. Все еще нет полного собрания сочинений протопопа Аввакума Петрова. Лишь совсем недавно мы начали осознавать важность выявления и изучения произведений крестьянской старообрядческой литературы Урала и Сибири. Свердловские и новосибирские археографические экспедиции каждый год приносят нам новые памятшки этой литературы. И вслед за именами народных писателей XVIII — XIX веков нам сейчас становятся известны крестьянские сочинения бурного и трагического XX века. За все три века существования этой литературы на востоке страны жизнь давала крестьянским писателям немало материала, заставлявшего вспомнить о традициях древнейшего жанра христианской литературы — мартиролога, повествования о мучениках за веру. Здесь вспоминались заветы и первых писателей-старообрядцев, и выговских авторов, рассказ о мученичестве других сочетался с автобиографическими текстами. Несколько лет назад мне довелось ввести в научный оборот обширную «Повесть дивную», рукопись которой была привезена из Красноярского края экспедицией Е.И.Дергачевой-Скоп и В.Н.Алексеева. Это было житие, записанное со слов его главного героя — оренбургского казака Владимира Трегубова, прогнанного сквозь строй в годы Крымской войны за отказ служить императору-Антихристу, а затем основавшего пустынножительную общину на Алтае. Несколько ярких сочинений крестьянских историографов было обнаружено свердловскими экспедициями Р.Г.Пихои, Л.С.Соболевой, А.Т.Шишкова, В.И.Байдина, А.Г.Мосина В самые последние годы новосибирский археограф Н.Д.Зольникова и я получили доступ к сочинениям енисейских крестьянских писателей нашего века.

В этом же номере журнала (стр.77) я рассказываю о литературном творчестве пустынножителей известной монашеской общины старообрядцев часовенного согласия, переместившейся от преследования властей с Урала в Западную Сибирь и затем на Енисей. Они создали огромное историческое сочинение о пустынниках своей общины с петровских времен до наших дней, своеобразный Урало-Сибирский патерик В него была включена и повесть крестьянина Иерона Алексеевича Потанина о разгроме этой общины карательной экспедицией НКВД в 1951 году. Несколько небольших разделов в этом патерике — по благословению скитских старцев — написал другой сибирский крестьянин — Афанасий Герасимов, обладающий несомненным литературным талантом. Он автор интересных литературно-полемических сочинений, разрабатывающих прежде всего традиционную для старообрядчества тему Антихриста и апокалипсических предсказаний о конце света.

Афанасий Герасимов родился в 1916 году в алтайской крестьянской семье, которая с 1929 года вынуждена была несколько раз тайно переселяться, спасаясь от ужасов коллективизации, особенно кровавых в этом регионе. С 1947 года Афанасий Герасимов провел несколько лет в упомянутой скитской общине; в 1951-м он был захвачен вместе с другими монахами и крестьянами, но ему удался смелый побег. По нашей просьбе Афанасий Герасимов составил автобиографическую повесть об этих событиях. Сейчас он продолжает вести традиционную жизнь сибирского крестьянина, земледельца, промысловика. Читателю, возможно, будет интересно сопоставить повесть Афанасия Герасимова с двумя другими рассказами о тех же событиях, принадлежащих перу А.И.Солженицына и Иерона Алексеевича Потанина. Рассказ Иерона несколько ближе к древнерусским образцам по лексике и стилю. Афанасий Герасимов также вполне владеет этими традиционными приемами, о чем свидетельствует не только издаваемая его повесть, но и принадлежащие ему тексты, органически вошедшие в Урало-Сибирский патерик Однако самобытное литературное дарование Афанасия Герасимова придает его рассказу неповторимое личное авторское звучание.

В соответствии с правилами издания древнерусских текстов я не подвергал никакой правке автограф Афанасия Герасимова, лишь приведя в соответствие с современными правилами раздельное или слитное написание слов, некоторые знаки препинания и заглавные буквы.

Н.Н.Покровский,
член-корреспондент АН СССР, профессор. Новосибирск.

 

 

В 1947 году я пожелал в Дупческий скит под управление отца Симеона, у меня врожденное было желание, чтоб сколь возможно больше прочитать книг церковнаго содержания. В свободные часы читал днями и вечерами; я всегда уходил последний с читального стола. Старцы заметили мое страстное увлечение к чтению, стали мне претендовать, и отец Симеон, узнав, стал говорить: Ты, Афанасий, братию обидишь, один вечеруешь, братский труд лучину жгешь (освещались березовой лучиной). Я говорю: Отче, я сам буду для себя лучину готовить. Он говорит: Да, наверно, ночное правило не молишься. Я говорю: Отмаливаю как положено. Отец Симеон следил за нравственностью каждого и не любил, если кто якается и хвастает, делал замечание и предлагал скромность и смирение. Предлагал книги читать посменно, если две-три беседные или исторические, то потом детельные и нравственные. Он говорил: Беседные и исторические книги высят и гордят человека, что для нас опасно и вредно, а детельные книги смиряют, вразумляют и вопче душевную красоту предают.

Мои родители были от общества духовно понимающих о пророках и об Антихристе (1)*, и я был такой же по наследству. Но когда познакомился с отцом Симеоном, он мне раскрыл все эти тайники, плутовство и лукавство, с тех пор я стал чувственно понимающий о временах. И теперь мне кажется, что я как будто родился и жил в подполье, а он меня вывел на електрический свет. Как я увидел его глубокое знание и начитанность, полностью отдался ему в научение, стал изучать Апокалипсис и библейское пророчество, а он охотно занимался со мной, смотря на мое кипячее желание. За четыре года при его коленях я успел схватить самое важное и нужное для меня. Я был рад до глубины души, что он так ясно мне раскрыл пророчество о последних временах, о чем я познее написал в об’яснении на Апокалипсис (2), посчитал необходимо нужным вынести на свет отеческое знание как дражайшее достояние, чтоб не уподобиться лукавому рабу, закопавшему талант в землю. А теперь пущай читают, у кого вера есть к писанию.

* Здесь и далее комментарии и сноски Н.Н.Покровского (Прим. ред.).

В 1949 году самолет часто летал над скитом и бывало садился на озеро километров около 30, он завозил Новосибирскую экспедицию. В осеннее время двое к нам пришли, продневали и ушли. А потом пришли вторые двое, у нас расположились с приборами; они измеряли давление воздуха на возвышенных горах, они нам так говорили. Ночевали у нас 4 ночи, проверяли приборы утром, а потом я проводил их на Тогульчес, кил.30. Там к ним прилетал самолет, бросал им продукты и обувь.

В этот год у нас в скиту иконы стали извещать, стали почикивать, пощелкивать. У старцев на сердце стало волнение, говорят, что-то иконы извещают. Сперва было реже, а потом чем далее, стало повторяться чаще, каждый день пять-шесть раз щолкнут иконы, особенно древние. Таких извещений в благополучное время не бывает. А на что подумать, чего бояться, чего опасаться? Неизвесно. Бывает извещение к пожару и к переселению или еще к каким грустным случаям.

А из миру доносились разговоры, от ближайших жителей, говорят: Начальство говорили, что надо проверить Дупчес, надо Дупчес просеять. И еще разные подобные намеки давали. Это было год, два и три, но все, казалось, проходило, но если чему быть, то близилось и наступило.

Дня за два до погрома я стал вечернее правило молиться, и резко в уме вообразилось, что от меня Господь лице отвратил. Я залился слезами и пошол к старцу Иосифу, объяснил ему подробно, и он сколь смог поутешал меня, говоря: Это все бесишко шутит, надо стоять и противиться ему, а Господь от любова грешника не отвращается. Я ушол в свою келью и стал продолжать свое моление, во уме немножко облегчело, моление окончил, и больше не случалось такого впечатления.

На третий день после Благовещения Пресвятые Богородицы, 28 марта, часа в 4 дня я вышел из келии на улицу. Послышался крик, я глянул вправо и вижу толпу бежащих людей, похожее на татарский набег, с оружием в руках и с криком, друг друга переганяют, один другова подгоняют и от радости вскрикивают. У меня мгновенно мысли блеснули, что это солдатский отряд, идут на расхищение скита. Я вернулся обратно шагов 7, зашол в моленну, а там сидели трое: отец Антоний и еще двое, я, сдерживая себя от паники, как на лице, так и на словах, говорю им спокойно: Старцы, не пугайтеся, что я хочу сказать вам! Они глянули на меня и говорят: А что такое? Я говорю: Властели бегут сюда. Они спросили, далеко, нет? Я говорю: С галеи* выбегают на гриву. Это было метров 400. А сам я пошол в келарню, только через сени, и сял возле стола. И трое старцы, схватив шубы, кинулись за мной. Из келарни был ход в кладову, а оттуда ход в картовну яму, и еще была лазея в другую картовну яму, и трое старцы улезли туда.

* Галея — открытое болото, как это дальше объясняет автор (см. стр.97).

Я смотрю, мимо окон замелькали бежащие люди, и потом открылась дверь и показалась стволина винтовки, а за ней голова Бакулина, ярцевскаго милиционера. Я был первый от двери, подскочил он ко мне, говорит: Сколько вас здесь? Я кивнул головой на стариков и говорю: А вот все здесь. Со мной еще сидели два старика, Иларион и Иларий. Я не хотел выдавать точный сщот, потому что старцы спрятались. Бакулин хлестанул меня кожанной рукавицей по лицу и говорит: Искать их надо, они распрятались. Я думаю, вот мне первое поздравление.

И пошли лазить по всем канурам; кого захватят, гонют к нам в келарню. Когда все пролазили и больше нет людей, пересчитали нас несколько раз, не хватает троих до сщоту, все же кто-то точный сщот сказал. Забегали раз и два в кладову и в погреб, но лазею не замечали, потому что там темновато, а они ходили с жучками, жижикали, а потом зажгли свечи и опять пошли. Стало нам слышно, как подземный крик: Вылазь! Вот вывели и тех троих. Все седим, в уме молитву творим. Дед Иларий кадушечку делал, говорит ему солдат: Брось, деда, делать, все одно все сгорит. Деда говорит: А чо, зжигать что ли будут? Ответил солдат: Конешно. Из моленной иконы, книги и всю святыню вынесли, в сени кучей свалили, натаскали сена, соломы вместо постели и расположились начевать и проживать. И стала мерзость запустения на месте свете.

К келарне был пристроен трехстен, даже больше келарни, из него были двери на улицу и в келарню. Нас всех согнали в него, 13 человек наших и 7 человек, захваченных с ближайших хуторов. В келарню двери забили досками, а к улешным поставили караул день и нощь. Имена и фамилии всех переписали, и нужных им людей не оказалось, им нужно было отца Симеона, отца Антония и Александра. Отец Симеон и Александр здесь не попали, они были в другом скиту, а отец Антоний сказался Афанасием, тем именем, которое было до накрытия.

После этого начались допросы, говорят: Где у вас эти три человека, ищо у вас есть где-то скит? Допрашивал Костя Сафронов (3), начальник отряда, во отдельной келье. Сперва вызвал Харина Онисима, точно не помню, сколько ударов он принял, но он выстоял, не сказал. После него вызвали меня. Я вошел, смотрю — Сафронов сидит за столом, в руках крутит пистолет, протирая его платочком. Этим он давал мне знак почувствовать страх, а я смотрел на пистолет, как на хлебальную ложку.

Начальник первый задал вопрос: Вот вы здесь живете, работаете на них на старших, сколько они плотят вам за месяц? Я отвечаю: Нисколь нам не платят, и ни в чем мы не нуждаемся, нас кормят, одевают, а на работу они сами передом идут, а мы только позади. Он говорит: А что вас понудило сюда придти? Я говорю: Просто свое откровенное сердечное желание. Он говорит: Да, удивительно, работаете, валохаете на них — и бесплатно. Я говорю: Мы живем не для наживы, и не для сей жизни, а для будущей, посколько человек двусложный. Он подхватил и говорит: От души и тела. Говорю: Да. Он говорит: Вот тебе статья гласит 15 лет тюремнаго заключения; если расскажешь всю правду, что я буду спрашивать, тогда отпустим тебя на свободу. Скажи, где еще у вас скит, в котором живут отец Симеон, отец Антоний и Александр? Я, не желая быть предателем, говорю: Нет у нас другова скита, а эти старики уже покойные второй год. Он говорит: Врешь, гляди мне в глаза, говори правду, где ваши главари. Я немного поглядел ему в глаза и опять свел, говорю: Раз сказал, и могу повторить только это же. Он крикнул: Гляди в глаза! Я говорю: Четыре года учился, чтоб безстыдно не смотреть человеку в глаза, а ты одночасно хотишь научить, чтоб смотрел безстыдно тебе в глаза. Он крикнул: Снимай рубашку! Я снял. Говорит: Говори правду! Я молчал. Он взял метровый бадог, уже приготовлен был заранее, говорит: Нагнись! Я нагнулся. Он ударил раза три. Разогнись! Я разогнулся. Говорит: Будешь говорить правду или нет? Я промолчал. Говорит: Нагнись! Я опять нагнулся. И еще удара три добавил, хорошо было чувствительно, но не до крови. Я только думал: А как же мученики раньше терпели, их били до крови. И опять говорит: Разогнись! Я разогнулся.

Он увидел — ремень висит на стене, и говорит: Возми в руки ремень, продень конец в пряжку. Я продел, и получилась петля. Он говорит: Одень петлю на шею! Я тут сглуповал, взял сам одел. Он взял за конец, подвел меня к стене, а вверху была толстая деревянная спица. Он перекинул конец и стал меня подвешивать, дыхание стало спирать. Я выздымаюсь на дыбы, и он тоже подтегает покрепче. Когда дыхание стало остановляться, тогда он отслабил и говорит: А что же ты давишься? Я ответил: Я ведь не сам давлюсь; сколько раньше римские мучители наших христиан перевешали и перерубили! Он снял петлю с шеи и хлестанул меня ремнем и говорит: Ищо что знаешь! И сказал: Одевайсь! Я оделся, и он проводил меня глазами до места.

А когда ещё отряд не успел придти к нам, от нас ушол отец Даниил на Дупчес напрямую к ближним жителям, кил.35 [километров]. Они ему сказали: что в вашу сторону ушол суровый отряд, и нашего хозяина забрали с собой. Он тем же следом вернулся обратно, хотел опередить и опасность известить. А отряд когда окружили нас, заметили, что свежая лыжница уходная. Два солдата кинулись догонять, и повстричались с ним, забрали его, привели в отряд. Начальство обступили его, стали спрашивать: Ты отец Антоний? Он говорит: Нет, отец Антоний здесь у вас. Они говорят: А кто он какой? Он говорит: А который с завязаным глазом, это отец Антоний. Начальник сам пришол в наш стан, крикнул: Отец Антоний, завязаный глаз, выходи! Увел его в отряд. А там опять стали спрашивать, где отец Симеон. Отец Антоний показал на отца Даниила и говорит: Вот это и есть отец Симеон. Начальство сперва не доверялись, а хорошо знали, что Лаптев Кирил родной брат отцу Симеону. А Лаптев Кирил уже забратый здесь в стану. Они вызвали Кирила в отряд, поставили рядом с отцом Даниилом, как коня с быком, и сличали, похожи, нет друг на друга. И заключили, что похожи. И пока что пытки кончились.

Начальство похвастали: Мы имеем право двух-трех расстрелять из вас. Отец Антоний им ответил: Нас это не устраевает, двух-трех, нам хочется, чтоб вы всех нас постреляли здесь. Вам же будет лучше, без канители, патронов наверно у вас для нас хватит. Они говорят: Нет, отец, нам нельзя этого делать. Говорит отец: Если вы нас считаете какими-то преступниками и если говорите, есть у вас права расстреливать, то уложьте нас всех здесь, нам не хочется покидать пустыню*. Они говорят: Мы уже раз сказали, что нам этого делать нельзя, это просто у нас так сказалось, будьте спокойны.

* Пустынножительский монастырь, скит.

Сколько было в скиту овец, баранов для шерсти, все начальство поели, а также было христорадное масло скоромное, тоже все поели, а у нас тогда был пост великий. Остались только крупный скот.

Престарелых старичков угнали вперед. Я не был в этой путевке, как они бедны восмидесятилетние прошли этот волок 40 кил. до женского скита на Тогульчес, мне неизвесно. А там заперли их в тесный курятник.

Там был старший лейтенант Соколов, лукавый, издевательный. Он начал стариков молотить. Перваго взял деда Илария, пытал, говорил: Говори, где еще у вас есть мужеский скит? Он укрепился, не выдал. Соколов бил его палкой. Дед ревел, но терпением одолел. Отпустил его и взял вообче хриплого старика Германа, крикнул: Говори, где еще у вас есть мужской скит? Старик зачастил: Я не чо не знаю, я не чо не знаю. Соколов ударил его раз или два палкой, старик почувствовал боль и признался, что еще есть скит кил.12 от этого, в котором жили. Соколов спросил: А кто туда знает дорогу? Дед сказал: Отец Никита и Онисим оттуда пришли.

Соколов все это записал и отправил нарочного солдата. Мы смотрим, мчится солдат употевший, зашол к начальству. И вот из нашего стана вызывают отца Никиту в отряд. Для большаго ужасу, обступили его с палками, а его посадили на стул, они ему показались страшнее медведя: с ярыми глазами, с оскаленными зубами, кричали: Собирайсь, веди нас во второй мужской скит 12 километров! Тоже раз или два ударили, он говорит: Мне дорогу не найти.

А потом вызвали Онисима, он уже не стал сопротивляться и доводить до побоев, согласился вести. Пришол в стан, обулся и оделся — и отправились.

Пришли туда вечером, забрали всех, но их было всего только пятеро. Стали переписывать фамилии и имена, тут обнаружились Александр и отец Симеон, что которых они допытовались. Они старца спрашивают: Как ваша фамиль, имя, отчество? Он говорит: В миру я был Лаптев Софрон Яковлевичь, а теперь по накрытию черноризец Симеон. Они говорят: Врешь, у нас отец Симеон уже там забраный. Говорит отец: Я ничего не знаю, кто там моим именем сказался. Они открыли глаза во всю ширь и догадались, что это действительно отец Симеон, а тот там лже-Симеон.

Кельи, книги, иконы — все сожгли наотло. Сожигатели ужахнулись и удивились такой массе книг, но по своему озверению ничему цены не предали. Не исчесть, каких только рукописей не было (4). Но для свиньи и барана это все не ценно, да если и люди подобны им.

Самих старцов пригнали в наш стан. Дня два-три приотдохнули, начальство объявили выход. Приказали сена больше натаскать на поле подальше от притонов и от стройки, также и одежду, у сена оставили двух быков, в то время был снег еще глубокий, и их было не вывести. А нас выстроили в поход, молодых запрегли в нарты, везли кое-что, а старые так брели, но все были на лыжах.

Кил.2 отошли, оглянулись — о ужас! Весь скит взялся огнем, дым и пламя летит в облака! (5). Как было сердцу тяжело, и даже слюна не глоталась. Отошли подальше, и все зрелище скрылось за лесом, а поджигатели догнали нас.

Кил.15 отошли, захотели обедать. Развели костер, сварили обед. Также и отряд метров за 7 свой развели костер, сидели кучей, не моргая смотрели на нас. Старцы стали молиться за обед, по обычаю, чинно, все дружно крестятся и все дружно низко кланяются. Начальник полка Софронов не вытерпел, как беснующий закричал: «Не молись арганизовано». Но старцы не обращали внимания на вражий крик: говорили, это не Софронов кричит, а бес в нем. А только думали, что всегда так нужно молиться, чтоб всегда было бесу тошно (6).

Пообедали и пошли дальше, к вечеру мы пришли в женский скит, и нас к битым старикам загнали в курятник. Лечь было негде, спали сиже, а потом перегнали половину в другую келейку, тогда стало посвободнее.

Так казалось, что вроде все умялось, но кто-то проболтался, что еще есть женский скит из восми человек. И опять палачь Софронов набрал солдат и нас 8 человек запрег в нарты и пошли. Примерно было сказано место и направление, но точность была неизвестна им, с половины пути опять начались пытки. Софронов напал на Ивана Горбунова, говорит: Поведешь — нет? Он говорит: Убивай — не поведу. Софронов выломил толстый прут и весь изхлестал об Иванову голову и нос до крови разбил. Иванов брат Павел, тронутый жалостию за брата, встал с нарты и кинулся к брату, говорит Софронову: Если ужь тебе хочется бить, дак бей всех! Софронов обвернулся, крикнул: Не волноваться, сядь на место.

И опять шли дальше. Снова приустали и опять все сяли кучей отдохнуть, солдаты созади подальше сидели. Один старец говорит тихим голосом: А что, братцы, сможемся-нет устоять, чтоб не вести к старушкам отряд? А не заметил, что тут же рядом сидел один солдат. Павел видит, что дело опасное, и говорит: А меня хоть убей, если я не знаю пути. Солдат поднялся и ушол к своей дружине, и передал все в точности, как слышал, и показал на того старца.

Софронов скомандовал в поход, мы все поднялись и пошли, а того старца Софронов задержал, а я этого не заметил. Мы пришли на попелище и все сяли. Это был скит матери Валентины, самих их угнали на Тогульчес во едино место, а их кельи все пожгли, недели за две ранее.

Я глянул на гору, откуда шли, и ужахнулся: смотрю, человек совсем голый, только в однех кальцонах, голова раскосмачена, тянет нарту, а на нарте сидит Софронов с длинным прутом и хлещет старца по спине. Старец вывез его на гору и потом к нам пошли уже под гору. Я от такого зрелища не могу спохватиться, говорю: А кто это? Братия ответили: Это отец Ефрем. У старца лицо уплаконое, а солдаты глядят и посмеиваются. Немного не доходя до нас, Софронов остановил старца, велел ему одеться; одежда была на нарте у Софронова под задом. И потом Софронов подошол к солдатам, приказал одному, говорит: Иди, возми у них крушку и насыпь ихней соли и налей воды и напой его — головой мотнул в сторону старца. Солдат выполнил приказ. Я со стороны смотрел, и то меня трясло, как это глотать голимую соль, одна треть в крушке было соли. Но потом старец много пил сырой воды; видимо, нутро горело.

И потом вызвал другова старца, Макария, над ним издевался. Разговор было не слышно, отряд от нас сидел метров 30, а только я видел, что крест с него сорвал и несколько раз бадогом ударил.

Здесь я видел на широком пне лежали стекла и горлышки с деревянными пропками, это солдаты расстреляли графины со святой водой.

Софронову было сказано, кто-то дал уже намек примерный, направление и растояние, и он скомандовал в поход. Отошли километра 4 и остановились ночевать. Мы свой развели костер, и солдаты развели отдельно. Софронов вызвал Горбунова Ивана, которова утром до крови избил, и говорит ему: Ты поведешь-нет нас в скит матери Тавифы? Иван ответил ему: Хоть убей, не поведу. Софронов поставил нарту и запрег в нее старца Макария, с Ивана снял верхнюю одежду, положил в нарту и взял длинный шнур, привязал к нарте, а другой конец привязал Ивану за тайные уды. Сам сял в нарту и крикнул: Ну, пошол! Старец потянул нарту, а Иван ни с места. Когда шнур натянулся, Иван упал в снег и затормозил, старец подергал нарту, а она зацепила как будто за пень. А солдаты гледят и скалят зубы. Софронову просто хотелось для потехи кино показать: он думал, что Иван вынужден болью, будет ходить за нартой, и хотел вокруг ночлега покататься, чтобы надцадить солдат смехом, но не получилось. Сошол с нарты, раздраженный неудачей, выломил березовы прутья, шнур отвязал от тайнаго места, и хлестал Ивана лежачаго, пока сам не устал, а потом втоптал в снег. А потом нашим братиям сказал: Оболоките его! Они его оболокли и подтащили к костру. Он, мученик, долго тресся у костра, не мог согреться.

Ночь была теплая, начевали хорошо. На другой день Софронов взял двух солдат и нас троих, двух старцов и меня, сделали один заход, окружнулись— не натакались на скит. Вернулись на стан, отдохнули и опять пошли левее, и сколько старцы не криуляли, а наконец подошли к огороду скита. Софронов был обрадован находкой, обоим старцам руки пожал за предательство, а они обои заплакали, говорят: Мы теперь виновники ихнему бедствию. А он говорит: Ничего, не переживайте, мы подойдем спокойно.

И вот подошли к келье и зашли. Старицы немного орабели, а потом увидели с ними и нас, сильно не стали волноваться. Софронов спросил: Сколько вас сдесь? Они говорят: Шестеро. А с полкилометра еще жило две, мы старались их спасти, но не получилось, они вечером сами пришли и в руки попали. Забрали их, а келью и все достояние их сожгли.

Продлевали тут и направились в поход. Одна старушка была старая, не могла итьти, ее на нартах везли. Оставшее все сожгли. Мы книг десяток спрятали в снег. Софронов заметил, что книг было больше, говорит: Куда же книги делись? А мы промолчали. И так отправились в поход.

Я был в нарте впряжон так же, как и прочие. Онисим был вожаком впереди; держали направление на сожженый скит мужской, там дожидали нас два оставленые быка, да мы еще вели две коровы с женского скита. Растояние было километров около 15. Я заметил, что Онисим вожак ведет вправо. Это нам во вред, только удленнит дорогу. Я крикнул — он от меня был далеко — Брат Онисим! Ты если пойдешь этим направлением, то мы выйдем на рыбальну лыжню у второва ручья. Софронов заметил это дело, Онисима впрег в мою нарту, а меня направил вожаком. Я поставил точное направление, и пошли передом с Марковым солдатом, а за нами весь караван. Дорогой вылетела копалуха, сяла на дерево, Марков выстрелил 5 раз из винтовки и не попал, улетела.

Время близилось к вечеру, подошли к галее (открытое болото), она вся взелась водой, а за ней грива и мужской скит. Воды было сантиметров 15, на растоянии 600 метров, брели на лыжах, у всех обувь промокла. Вышли на гриву, разложили костры, все просушили и ночевали..

Утром пошли на старческое попелище видаться с быками, нас трое и солдат Савостин, от ночлега было километр. Вещи раскидали, сено и солому зажгли, а быков на поводу повели к ночлегу, и опять выстроились в поход, скота гнали взади. Речки были полные, скота плавили, а нарты перетаскивали. Прошли день, наступил вечер, перешли широкий водянной лог, вышли на гриву, остановились ночевать. Утром разсветало, это уже был Христов день, 16 апреля, праздник радостный, но у всех на сердце была скорбь, чувствовали себя в неволе, под охраной с винтовками и автоматами.

После полдня мы пришли на Тогульчес в главный скит. Здесь начальство приказали делать плоты. Наших тружеников выгнали на Пасхе валить сушник и возить на быках к реке. Наплотили плотов, дождали подъема высокой воды, стали грузиться на плоты.

У стариц были старинные шерстянные ткани для празднечных чинов* и старинные дорогие полушалки. Это все ушло в солдатские рукзаки. Из скитского материя нашили широченных штанов и ходили хлупали в них, как мохноногие петухи. В опчем, над ними не было кантроля, кто сколь смог, наталкивали в свои кули, что нравилось, у всех была одна мысль, что все одно же сгорит.

* Для праздничных монашеских одеяний.

Изгнанником скитяном объявили — много не брать, на себя одеть новую одежду, и еще в запас две сменных одежды. Каждая из стариц ложила в свою, котомку какую-нибудь книжицу, акафист или канонничек, или ищо что-то малое для утешения, также каждая ложила малую икону с собой. Начальство приказали котомки носить на берег, но на плоты не грузиться. Когда старицы вышли с котомками на берег, тогда Софронов подошол с солдатами, перетрес все старческие котомки, иконы и книжицы швырял в воду, лестовицы* стариц рвал. Я сам видел: у старицы Ермионии он выдернул лестовицу, приступил ногой и растянул, бросил. Как только у стариц стерпело сердце и не залилось кровью, во всех грудях дыхалось тяжело.

* Лестовицы, лестовки — старообрядческие четки.

По виду они похожи на людей, но по нравственности были как настоящия дьявола, страшно святыню ненавидели.

Здесь изгнанников и солдатов разделили на две партии. Которые способные в поход человек 30, были отправлены напрямую на Дупчес, и скота увели туда же: там тоже были настроены большие плоты. Дорогой у них скрылись два человека, растояние было 15 километров. Они длинной цепью пошли на гору, а мы, оставаясь на месте, провожали их только умиленными глазами, чувствовалось, что их больше не видеть никогда. Так же все кельи, все старческие труды охватило пламя, а нам объявили посадку на тогульческие плоты.

На самый первый плот посадили отца Симеона, отца Антония и Лаптева Кирила, с ними сял начальник капитан Щербин, повешали большое колоколо. Мы плыли двое на плоту с солдатом Казаковым. Он меня звал все «дражайший друг Афанасий». Я в то время был еще молодой, шустрый, в делах сообразительный. А все же меня ожидало заключение на 15 лет.

Проплыли километров 30, пристали к берегу, кидали мне причалы, я подтягал плоты и привязывал. Только и слышалось: Афанасий, лови, Афанасий, тяни, а я успевал, управлялся с командой.

И вот радист оплошал. Плот еще не примкнул к берегу, а он поспешил выскочить на берег и просчитался, оборвался в воду. Я ево схватил за руку и выдернул, как кота, даже и тягости не почувствовал. А с него вода бежала, как с коня, вылезшаго из воды. Весь народ обратили взор и внимание на него. Кто хохотал, кто ахал, а кто шутейные слова говорил. А для меня это благословенный случай. Чистый берег был неширок, примерно метров 6-7. Я зашол за первые елки, а тут и лес стоял стеной, это все помогало мояму риску. Берег к соныцу, снегу не было, в лесу метров 6-7 была грядка снегу, а далее косогор весь был голый, покрытый лесом, и он меня взял в свои обятия. Чрез мало минут я был на верху горы с километр, только тогда похватался отряд, что Афанасий исчез: ухали, кричали во весь дух: Афанасий! Афанасий! А до меня только чуть доносилось, как волчей вой. Тогда только я свободно вздохнул и сказал: Слава Богу, отстали от меня все сквернословные дикобразы.

Далее я уже не видел, что творилось, а только пользовался слухом. Эти плоты, с которых я ушол, чрез 10 километров вышли в большую реку Дупчес, там причалили к берегу, ждали другие большая плоты, которые должны были спускаться с верхов Дупчеса. Тут одна больная старица скончалась, тут ее и похоронили на берегу. Я позднее видел, что стоял колышек.

Та партия, которая отделилась от нас еще на месте, они пошли напрямую чрез хребет на Дупчес, со скотом, с нартами, некоторые с котомочками, все на лыжах. Местом снег, а местом голая земля, местность старая гарь, 4 километра, да попелища матери Флены. Тут скрылися двое, муж Дементиян и девушка Ирина. К вечеру партия вышли на Дупчес. Там опять двое старец и старица Александра скрылись. Старица Ермиония тоже пошла, но ее заметили и воротили.

Семью Лаптева Кирила сгрузили на плот с багажом и со скотом, а сам он был на тогульческих плотах, его строго стерегли. А домашность ихнюю всю зажгли. Вечером отчалили, всю ночь плыли; помнится, одинадцать плотов у них было.

На однем плоту утром на солнце пригреве стража крепко уснула, а рулевым был Ерон Алексеичь7, муж разумен, а на заднем руле мать Паольга. Ерон Алексеичь подрулил, плот пошол подле берег, он взял только один топор и убежал на берег. Мать Паольга видит, что ей грозит опасность, будут пытать и ругать, зачем не кричала и не разбудила сторожей, она избрала лучшее, сама убежала на берег. Мать Ермиония забрала свою котомку, завалила на спину, тоже ушла на берег. Домника Савишна (познее мать Досифея) не спала, разбудила спящева Ивана Мущинкина, шьшепчет ему: Что будем делать? У нас рулевые-то убежали. Он поднял голову, посмотрел — правда, нет никого; встал, натянул фуфайку на плечи и ушол на берег.

Плот шол без управления; было, что ткнется в берег и солдаты всколыхнутся, но были непросыпны. А когда оне проснулись, плот уже шол серединой, им померещило, что люди в воде перетонули. Один даже крикнул: «вот бляди, в воде перетонули».

О других оне меньше задумывались, но за Ерона Алексеича оне болели, он им был дорог. К его дому подплыли, семья из дому убежали в лес, их уже не искали, а домашность всю сожгли. Лаптевы девушка Ксенья и мальчик убежали, скрылись.

Когда плоты соединились дупческие и тогульческие, тогда всех старцев связали одной бичовкой руки назадь и к плоту привязали.

Когда мы еще были на месте взаперти, начальство пустили такую молву, что если кто женится, старец старицу возмет, или юноша девушку, то тех людей судить не будут, а только вывезут в Ворогово и отпустят, на учот поставят. Некоторые на эту лесть клюнули. Один старец подхватил красивую старицу, еще два юноши двух девушек, мне мать Флена предлагала, говорит: Ты, Афанасий, возми какую-нибудь из девиц и выручи из этого плена. Конешно, она говорила не с тем, чтобы форменно жениться, а только для выручки, чтобы не засудили и в лагерь не засадили, а потом чтоб опять жить всяк по сибе. Мне такое предложение показалось странным, я себя почувствовал слабым на такую выручку, а что слышал, затаил в своем уме. А потом слышу, начальник Щербин говорит: Смотрите, вот и в монастыре блядство развелось. Я это донес отцу Симеону, он говорит: А что могло быть такое? Я объяснил, что старец старицу подобрал, Онисим какую-то девушку хотит подобрать, и мне было предложение подобрать, не иначе к этому Щербин сказал. Отец Симеон сказал: А куда еще страннее сего позора, если уже неверные осуждают? Вы не смейте этого делать; а те, старец и старица, подавшие позорный соблазн, будут отлучоны от обчаго братства, и вы с ними не смешивайтесь в ядении и в молении. Но а потом они из отряда скрылись, жили порознь, хотя и немного блазнили. Теперь уже старец ходит коромыслом, а старица покойная давно.

Самое первейшее было, по реке Дупчес километров 200 от Ворогово есть фактория Сандакчес. Тут жил Филиппов Моисей Ивановичь, тайный предатель, стукачь. Он связывался с красноярской милицыей. А ему еще был помощник Нестеров Филимон Нифантичь. Они за год ранее прошли весь Дупчес, составили карту и запись, кто где живет, и сколько километров откуда и докуда. Дошли до последняго жителя Лаптева Кирила, и говорят ему: Мы пошли посмотреть местность тайгу, где лучше зверков опустить для расплоду (8). Пошли далее, свернули по боковой речке Дунучес, дошли до скита матери Валентины, начевали там, попросили у них лестовиц, в которых сами не нуждались, а только для отводу глаз. Мать Валентина говорит им: А чо, поди про нас чо-нибудь говорят — нет в миру-то? Они ответили: Нет, ничего не говорят.

От нее они опять вышли к Лаптеву Кирилу. Он их спрашивает: А где же вы так долго путешествовали, даже начевали в лесу? Они говорят: Да вот мы пошли и пошли, все нас интересует местность, где лучше зверков опустить для разводу, а потом смотрим — жилье. Лаптев перебил их, якобы не понял, говорит: Жилье — это мы там городили запор, это наша рыбалка. Они говорят: Нет, не то, мы обнаружили жительство матери Валентины, там и начевали. Между прочим разговором они говорили Лаптеву: Ты здесь живешь на дороге, или же уезжай дальше, или наоборот выезжай ближе, а полностью ему секрет не выясняли. А с ними еще был третий, Тимофей, сын Моисея Ивановича, он прямо говорил, что это два предателя, они меня взяли, чтоб топтал им лыжню.

И вот чрез год Моисей Иванович точно знал, что отряд должен выехать, в какие числа, он в своем поселке мужикам предупредил, чтоб на этой неделе не находиться дома, а если что случится, то потом не обижайтесь на меня. Мужики его уже знали, что у Моисея шуток не бывает. Все кинулись в лес, а их в первую очередь отряд хотел забрать, во опасности, чтоб они не опередили, и в скитах не известили.

И вот в Сандакчес нагрянул отряд. Нестеров Филимон Нифантич, житель вороговский, друг Моисея Ивановича, с ними вожаком. Моисей Иванович принял их гостеприимно, они его и ребят его не взяли, а других ребят взяли везти на нартах груз: пулемет, патроны и продукты. Солдаты все были оборужоны автоматами и карабинами.

Дошли до Мущинкина Ивана Трофимовича, забрали с собой; семью оставили на месте. Дошли до Потанина Ерона Алексеича, забрали с собой. А с ними рядом жил Дементиян Филиппович, пришли к нему. Попала им на глаза книжица Блаженнаго Иеронима, толкование на пророка Иезекииля; стали перелистывать и наткнулись на 38-ю главу, в которой писано о Гоге и Магоге. Они говорят Дементияну: А ты знаешь-нет, кто это Гог и Магог? Он побоялся правду сказать, говорит: Не знаю. Они говорят ему, это есть мы Гоги и Магоги. Также и его забрали с собой. Дошли до Кропочева Антипа, забрали. Дошли до Клюкина Андрея, забрали. Дошли до Кропочева Хрисанфа, забрали. Семьи у всех остались на месте. Дошли до Лаптева Кирила, тут сделали главный штаб. Тут и плоты плотили.

Отсюда километров 15 скит на Малом Тогульчесе, отряд завалил туда позно вечером. Софронов зашол первым в келью, громко крикнул: Ставайте! Отец Антоний пришол на исповедь принимать. Старицы дрогнули, слышут, что голос не пастырский, а волчий; все как онемели, не ведают, что и сказать. Начальник приказал приготовить ужин и всех накормить, а их было примерно человек 40. Здесь также был сборный пункт, и здесь тоже плоты плотили. Отсюда сандакческих вощиков ребят отпустили домой. Здесь также мелкий скот начальство поели, только остались коровы.

Отсюда хотелось отряду попасть в мужеский скит, но не вели их прямо, сколь не криуляли, к вечеру разазленые пришли в скит старицы Валентины. Здесь отряд им оказал варварский поступок. К сожалению, меня там не было, подробностей не знаю. Слышал, что комендант Нечаев бил рукой по лицу старицу Софию, а она кровию залевалась. Здесь и графины со святой водой солдаты расстреливали, для большего оскорбления стариц.

Отсюда они пошли в мужеский скит, и случайно наткнулись на медвежий берлог. Собака обнаружила, они ее отвели, а потом сходили Нестеров Филимон и солдат Ивершин с автоматом; 14 пуль настрочил и медведю хватило, а потом притащили его на нарте в скит и съели.

Начальник Щербин говорит отцу Симеону: Вот вы живете здесь в лесу, а чем вы занимаетесь? Отец ответил: Молимся и книги читаем. Говорит начальник: Но если книги читаете, а что толку из этого? Что вы знаете? Говорит отец: Это вам так кажется, что в наших книгах толку нет, мы читаем и знаем, что происходит в мире. Говорит начальник: Но а что по-вашему происходит в мире? Говорит отец: Мы пророчество сличаем с событием времени и видим, что мир объединяется и в дальнейшем должно быть одно государство во всем мире. Начальник с веселым взглядом сказал: Да, справедливо, отец, комунистическая партия к этому ведет. Говорит отец: Тогда будет один управитель во всем мире. Начальник радушно ответил: Да, весь советский народ борется за это. Говорит отец: Но управитель тот будет Антихрист. Начальник лицо изменил и хмуро возразил: Нет, наоборот, будет хороший человек.

Но а теперь я еще опишу о плотах. Плоты плыли своим чередом, подплыли к Сандакчесу. Начальство хотели забрать и сандакческих мужиков Глазырина Евстафия и Новоселова Кирила. Пришли к ихним жонам, спрашивают: Где ваши мужья? Жоны ответили: Наши мужья убежали в лес, их предупредил Моисей Ивановичь, чтоб побереглись. Начальство озлобились за это и за ложные показании, он доказывал, что в скиту много оружия и боеприпасов, чего на факте не оказалось, они хотели забрать и его, но он чувствовал свою неправоту и тоже скрылся.

И так плоты плыли далее, вышли в Енисей, пристали в Ворогово. Тут была сортировка: восем старцев и 5 бельцов взяли под стражу, и еще с ними троих семейных: Лаптева Кирила и двух братьев Кропочевых Хрисанфа и Антипа, всего 16 человек. Из женщин 12 стариц и двух дев также взяли под стражу. Шесть стариц и девять дев отпустили на свободу, вернее сдали в колхоз. Скота сдали в Вороговский колхоз. Но к большему удивлению, скитский скот не соединялся с колхозным скотом, ходил отдельно и стал худеть и тощать и потом, говорят, весь пропал.

29 человек увезли на барже под конвоем в Красноярск. Там держали следственно почти год. Ложные обвинении приписывали, морили и безсонницей томили, говорили: Признайтесь, что вы вели агитацыю против советской власти. Старцы отпирались наголову, что не было этого. Следователь говорил: Но вот вы бывало же, сойдетесь двое-трое и говорили что-нибудь про душу. Старцы говорили: Но это конешно было, наша основная цель говорить о спасении души. Следователь сказал: А вот это и есть агитацыя против советской власти. Лукавым и насильственным путем всех обвиненных сделали друг на друга показателями и свидетелями в преступлении. И осудили некоторых на 25 лет, это старших, а других на 15 и на 10 лет.

Но пробыли примерно три с половиной года, и по смерти Сталина все страдальцы были распущены, поехали кто куда. Из старцев отец Симеон стал жертвой заключения, а из стариц мать Маргарита. Оставленые на свободе десять дев постепенно обрусели и все повышли в замужь, только осталось ценное то, что все верующие по сей день (1990 г.).

А когда мы еще были на месте взаперти в скиту, старший лейтенант Иванушкин взял икону — изображение Страшный суд, деревянная, от древности коричневая, она больше все почикивала и предвещала. И вот он с нее топором стесал изображение, доску принес к нам в стан и говорит приказательным манером: Афанасий! Вот из этой доски напили и сделай нам домино, только плашки сделай, а очки мы сами наставим. Положил доску на что-то и ушол. А я только выслушал и ничего не сказал. Старцы смотрят на меня и говорят: Неужели, брате Афанасий, поднимется у тебя рука делать игрушки из иконы? Я, конешно, и сам не думал делать, так и не сделал. Чрез несколько часов Иванушкин явился к нам, и только перешагнул порог, и видит, что доска нетронута лежит на том же месте, заговорил с гонором: Ну что, Афанасий? Сделал домино? А я ему на ответ: Нет. Он говорит: А почему? Я говорю: Это же была икона, а зачем же ты ее обтесал? Ты бы принес ее необтесанную, и я стал бы на нее молиться. Он, видать, осрамился и пристыдился, взял доску и ушол молком в отряд.

Добавление*

* На верхней обложке рукописи находится следующий список: Эти все сидели в лагере: м.Тавифа, м.Акинфа, м.Валентина, м.Софья, м.Афанасия, м.Миропия, м.Евгения, м.Маргарита, м.Флена, м.Трифена, м.Еванфия, дева Стефанида, м.Максимила, о.Симеон, о.Антоний, о.Максим, о.Макарий, о.Иосиф, о.Даниил, о.Ефрем, о.Никита, Иларий, Павел, Иван, Онисим, Александр, Кирил, Хрисанф, Антип. Эти были отпущены: Клавдия, Анфиса, Иустина, Алевтина, Евдокия, Манефа, Евстолия, Кира, Федосья, Домна, Ирина, Анфиса, Анна (4 матери накрытые).

В первые минуты, как завалил к нам отряд, Марков, называемый прокурор, подскочил ко мне и говорит: Есть у вас оружие? Я говорю: Есть. Он говорит: Веди. Я повел и думаю — сейчас тебя насмешу. У нас под крышей стоял ларь, а за ним валялось ружье-переломка, 20-й калибр, покрасневшее от ржавца, даже ладом не закрывалось и не открывалось: когда-то ранее им пугали зайцев, если они в огороде пакостили, а в это время уже и патроны были затеряны. И вот я подвел его, а он готов мне на пяты наступать, наверно, думал о блестящем оружии. Я вытянул из-за ларя переломку и подаю ему. Он глянул и говорит: Нам нужно хорошее оружие. Я ему ответил: А у нас лутше нет, только такое. А сам я повернулся и пошол обратно.

Когда шол отряд, жгли и зорили Дупческие скиты, беззащитные старички и старушки жили не в одном месте, было два скита мужских и четыре женских. Друг от друга были километров 30 и 15. И было, что отряд захватит скит, и в первую очередь на шест поднимают антену, и радист видать радушно выходит на связь, делает передачу, как будьто они захватили неприятельскую крепость: вот так обходилось уничтожение скитов.

О прочих не знаю, а когда захватили скит отца Симеона, начальник Софронов спросил: У вас есть золото? Отец ответил: Есть сколько-то копеек. Он, конешно, даже и не знал, сколько по сщоту было денежек, как были в тряпке в узелке, так и отдал начальнику. Но не должно быть много, разве пять или 6 денежек.

Софронов ужахнулся, увидев, что у отца Симеона была такая громада книг. Он говорил: Наверно ни в какой библиотеке нет столько книг. Книга «Небеса» что-то на него подействовала, что он ее отдельно жог в костре на отряде, и палкой листы швырял, чтоб сильнее горели.

Одна была замечательная рукопись, я ее читал с жаждой. Ее писал некий мыслитель, имя его я уже не припомню. И тот писатель подсчитал год рождения и воцарения императора Александра Освободителя, сложил из числа словянских букв и получилось «Ангел кротости». И как было высчитано им, я теперь не припомню. И еще было много интереснаго в той книге. Но свиная милицейская мудрость ничем этим не дорожила, все это огню предала. Отец Симеон говорил только о нем, что когда он (писатель) скончался, то беснующая говорила во своем скиту старушка: «Вот ваш толкователь замолк».

Однажды отец Симеон расказал свой сон, говорит: Как будьте раскрылись двери в часовню, и здоровый кот вбежал и как снизу доверху по всем иконам проскакал. Это он видел еще до раззорения, а после раззорения мы вспомнили его сон, когда атеисты иконы из часовни выбросили на улицу. Отец не занимался пустословием, чтоб сны расказывать, а тут он просто невольно был вынужден расказать, что потом подтвердилось событием.

Когда солдаты ходили с нами в поход, то удивлялись нашей дюжести и неядению. Было время великий пост, мы рано не ели, уйдем километров 15 или 20 и тогда обедаем. Еда постная, два раза в день, нарту тянем с грузом. А солдаты ядят молосное, утром рано, и днем, и вечером. А когда идем в походе, то они едва плетутся. Утром холодно, они оденутся потеплее, а днем обогреет, они всю одежду к нам на воза сложат и идут только с автоматами. И говорят: Откуда у монахов такая сила, что мало ядят и воза везут, а они пустые устают.

Когда мы шли с мужского скита, мы все братцы были впряжоны в нарты, воза везли, а солдаты шли порожнеком. Они посменно шли вперед, по одному топтали лыжню, снег был глубокий и рыхлый, талиба. Шнуры привязали за носки к лыжам и руками помогали лыжи поднимать. Начальник Валов нарядил солдата Ивершина сменить передовова, он не послушал и не пошол. Начальник ему вынес арест и обвинение, велел ему повторить, а он молчал. Начальник рявкнул, что по лесу раздалось: Повторить обвинение! Тогда солдат повторил обвинение и оружие от него взяли. А когда пришли на Тогульчес в женский скит, этот солдат от нечего делать нашол старый вендель, стал его починять, чтоб где-нибудь поставить и рыбы поймать. Начальник Щербин увидел, подошол и говорит солдату: Перестань бездельством заниматься. Солдат ответил: А чо, вам жаль, все одно же я ничего не делаю, от службы отставлен. Начальник сказал: Вы сюда не рыбачить пришли. Солдат ответил ему: И вы тоже, не брюки шить сюда пришли. Начальник злосно покосился на него и ушол молча, потому что начальство из скитского материя успевали нашивали кому что хотелось, стояли в очередь. А мать София швея и закройщица на скитскую братию, а тут пришлось невольно как пленнице послужить зорителем и поджигателем, по весь денно крутить и чакать машинкой, исполняя их приказы. У поджигателей одно опущение было, что не взяли с собой фотоапарат, хотелось им фотоснимки сделать и не получилось.

Начальник Софронов во своем отряде смеялся, скалил зубы и говорил: Мы начали пытки с молодых и не получилось. А Валька взялся молотить стариков, и у него дело лучше получилось, т.е. Софронов нас молодых бил и пытал, чтоб выдали отца Симеона, и мы устояли и не выдали. А Соколов Валентин более безчеловечнее, палкой молотил стариков, и они по старости и по глупости не выдержали и выказали отца Симеона. И вот Софронову Косте казалось, что геройство будет приписано Соколову Вальке, за добычу отца Симеона, а не ему.

ПРИМЕЧАНИЯ 

(1) Речь идет о важном споре, с конца ХVII — начала XVIII века разделившем старообрядческий мир на сторонников «духовного» и сторонников «чувственного» понимания предсказаний Священного Писания и Священного Предания о воцарении Антихриста и конце света. Соответствующие тексты Апокалипсиса, творений Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, посвященные воцарению Антихриста и появлению на земле для борьбы с ним пророков Ильи и Еноха, сторонники теории «чувственного» Антихриста понимали буквально. Так же буквально трактовали они и ряд других деталей сценария конца света, изложенных в древней церковной литературе. Антихрист в их представлении — существо во плоти, доступное восприятию человеческих чувств.

Сторонники теории «духовного» Антихриста, напротив, считали, что тексты священных книг об Антихристе следует понимать иносказательно, в духовном смысле: Антихрист — это не особое существо во плоти, а дух зла, неправды и безверия, который распространится на земле в последние времена перед концом света. Проповедь Ильи и Еноха против Антихриста также понимается ими духовно, как жертвенническая перед концом света борьба истинно верующих против распространяющегося, воцаряющегося духа зла. В истории старообрядчества теория «чувственного» Антихриста характерна преимущественно для поповских направлений, а теория «духовного» — для беспоповских. Урало-сибирское согласие часовенных, до 1840 года принимавшее беглых священников, а затем переставшее делать это, соединяет в своих воззрениях черты, характерные для различных направлений старообрядчества. По вопросу же о «чувственном» или «духовном» понимании Антихриста в этом согласии идут долгие споры, продолжающиеся и по сей день. В скитах Енисея мы беседовали со сторонниками обоих толкований.

(2) Речь идет об обширном сочинении Афанасия Герасимова «О временах», которое было написано в 1969-1970 годах. Сочинение заключает в себе периодизацию всей истории человечества от сотворения мира до конца света. Она делится Афанасием Герасимовым на семь периодов, «времен»; сейчас завершается пятое время, время лжепророков, ложных обещаний о «светлом будущем». Время это закончится разрушительной атомной войной, в которой, однако, погибнут далеко не все; и наступит шестое время, когда будут проповедовать Илья и Енох, воцарится, а затем погибнет Антихрист. После его гибели — в седьмое время — наступит краткий период мирной жизни, а затем — Страшный суд.

(3) Ныне майор МВД в отставке.

(4) По устным рассказам потерпевших, в скитах было тогда сожжено до полутысячи древних книг.

(5) Как сообщил нам Афанасий Герасимов, пустынножителям удалось тогда спасти рукописную книгу, содержащую записи по истории часовенных скитов в XVII-XX веках. Арестованные обитатели скитов сумели тайно закопать ее в землю той пристройки, где их содержали под арестом. Когда скит горел, пламя лишь слегка коснулось листов книги (см. об этом здесь же, стр.80).

(6) Могилы основателей часовенного согласия на Урале (у Веселых Гор), скиты этого согласия были знамениты тем, что пустынники при жизни и после смерти помогали избавиться от бесов; последние в присутствии иноков, их реликвий всегда начинали непотребно ругаться. Ругань конвоя, таким образом, показатель святости пустынников.

(7) Иерон Алексеевич Потанин — местный крестьянин, составивший по благословению скитских пустынножителей выдержанную в древнерусском стиле повесть о событиях 1951 года.

(8) Речь идет о предпринимавшихся в те годы охотоведами попытках разведения ондатр, соболей. Пустынники опасались близкого соседства охотоведов; один из этих последних был свидетелем разгрома 1951 года и рассказал мне о нем.

«Новый мир», № 9 (797), сентябрь 1991 г., с.91-103.