ПРЕПОДОБНОМУЧЕНИК ИГНАТИЙ (ЛЕБЕДЕВ)

 

Солигаличское духовное училище (с 1815 по 1917 гг.) дало дорогу в жизнь многим священникам и мирянам. Среди его выпускников — знаменитый историк Русской Православной Церкви, академик Е.Е. Голубинский, профессор церковного права Н.С. Суворов, писатель, профессор, ректор Костромской Духовной семинарии Д.Ф. Прилуцкий, депутат Государственной Думы III созыва П.В. Березовский, профессор Л.И. Смирнов (АМН СССР). Были среди выпускников и те, кто принял тяжкие испытания и страдания за веру. В 1908 году в Тифлисе был убит архиепископ Никон (Софийский), экзарх Грузии, в 1918-м — расстрелян диакон Иоанн Касторский, прославленный в лике солигаличских новомучеников.

Среди них —  пре­по­доб­но­му­че­ник Иг­на­тий (в ми­ру Алек­сандр Алек­сан­дро­вич Ле­бе­дев). День памяти преподобномученика Игнатия (Лебедева) — 30 августа (12 сентября н.ст).

 

Текст публикуется с сокращениями. Со­ста­ви­тель — игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский). Оригинал здесь…

 

 

Пре­по­доб­но­му­че­ник Иг­на­тий (в ми­ру Алек­сандр Алек­сан­дро­вич Ле­бе­дев) ро­дил­ся 28 мая 1884 го­да в го­ро­де Чух­ло­ме Ко­стром­ской гу­бер­нии в бла­го­че­сти­вой се­мье Алек­сандра Кон­стан­ти­но­ви­ча и Ма­рии Фило­со­фов­ны Ле­бе­де­вых. Мать его бы­ла до­че­рью сек­ре­та­ря зем­ско­го су­да, отец – сек­ре­та­рем съез­да ми­ро­вых су­дей го­ро­да Чух­ло­мы. За рев­ност­ное и без­упреч­ное ис­пол­не­ние сво­их обя­зан­но­стей Алек­сандр Кон­стан­ти­но­вич был про­из­ве­ден в на­двор­ные со­вет­ни­ки и на­граж­ден тре­мя ор­де­на­ми.

Алек­сандр Алек­сан­дро­вич окон­чил Со­ли­га­ли­че­ское Ду­хов­ное учи­ли­ще, Ко­стром­скую Ду­хов­ную се­ми­на­рию и в 1903 го­ду по­сту­пил в Ка­зан­ский ве­те­ри­нар­ный ин­сти­тут. На­ря­ду с за­ня­ти­я­ми в ин­сти­ту­те Алек­сандр стал ре­гу­ляр­но по­се­щать бо­го­слу­же­ния в Спас­ском мо­на­сты­ре в Ка­за­ни, на­сто­я­тель ко­то­ро­го, ар­хи­манд­рит Вар­со­но­фий, стал пер­вым ду­хов­ным на­став­ни­ком бла­го­че­сти­во­го юно­ши. Жи­вя в Ка­за­ни, Алек­сандр по­зна­ко­мил­ся со схи­ар­хи­манд­ри­том Гав­ри­и­лом (Зы­ря­но­вым), ко­то­ро­му он по­ве­дал о сво­ем же­ла­нии стать ино­ком. 25 ап­ре­ля 1905 го­да отец Гав­ри­ил бла­го­сло­вил его на ино­че­ство, ска­зав, что «его же­ла­ние мо­на­ше­ства есть зва­ние Бо­жие».
Углуб­ля­ясь в чте­ние ду­хов­ной ли­те­ра­ту­ры, Алек­сандр де­лал вы­пис­ки из наи­бо­лее для него близ­ко­го и по­учи­тель­но­го. По упад­ку бла­го­че­стия, по об­ра­ще­нию ин­те­ре­сов об­ра­зо­ван­но­го об­ще­ства к ма­те­ри­аль­но­му это вре­мя ду­хов­но чут­ки­ми людь­ми ста­ло ощу­щать­ся как по­след­нее, и по­то­му юно­шу осо­бен­но ин­те­ре­со­ва­ло то, что свя­тые от­цы го­во­ри­ли об этом, как со­ве­то­ва­ли спа­сать­ся в этих усло­ви­ях.

Алек­сандр, чи­тая Па­те­рик, от­ме­чал для се­бя: «Пре­по­доб­ный Па­хо­мий, узнав, ка­кое в по­след­ние дни бу­дет сре­ди ино­ков небре­же­ние, ле­ность, и по­мра­че­ние, и па­де­ния и что на­руж­ность толь­ко в них бу­дет ино­че­ства, ры­дал о том горь­ко. Явил­ся ему Гос­подь Иисус Хри­стос и ска­зал: “Дер­зай, Па­хо­мий, и кре­пись, ибо се­мя твое ду­хов­ное не оску­де­ет до скон­ча­ния ве­ка, и мно­гие из тех, кто при­дет по­сле те­бя, из глу­би­ны мрач­но­го рва Мо­ею по­мо­щью спа­сут­ся и явят­ся вы­ше ны­неш­них доб­ро­де­тель­ных ино­ков.
Ибо ны­неш­ние на­став­ля­ют­ся при­ме­ром тво­е­го жи­тия и про­све­ща­ют­ся доб­ро­де­те­ля­ми, а те, кто бу­дут по­сле те­бя, ко­то­рых ви­дел ты во мрач­ном рве, не име­ю­щие на­став­ни­ков, спо­соб­ных вы­ве­сти их из мра­ка, соб­ствен­ным сво­им про­из­во­ле­ни­ем от­ско­чив от тьмы, усерд­но пой­дут свет­лым пу­тем Мо­их за­по­ве­дей и угод­ны­ми Мне явят­ся. Иные же на­па­стя­ми и бе­да­ми спа­сут­ся и срав­ня­ют­ся ве­ли­ким свя­тым. Ис­тин­но го­во­рю те­бе: они по­лу­чат то же спа­се­ние, что и ны­неш­ние ино­ки, про­во­дя­щие со­вер­шен­ное и непо­роч­ное жи­тие».

Ле­том 1905 го­да Алек­сандр по­про­сил ро­ди­те­лей бла­го­сло­вить его на ино­че­ский путь, на что и по­лу­чил бла­го­сло­ве­ние. По­сле это­го он по­се­тил Свя­то-Смо­лен­скую Зо­си­мо­ву пу­стынь, рас­по­ло­жен­ную непо­да­ле­ку от Тро­и­це-Сер­ги­е­вой Лав­ры, и по­про­сил на­сто­я­те­ля оби­те­ли игу­ме­на Гер­ма­на (Гом­зи­на) при­нять его в чис­ло бра­тии, но отец Гер­ман бла­го­сло­вил юно­шу сна­ча­ла окон­чить ин­сти­тут, а за­тем при­ез­жать в оби­тель. За по­слу­ша­ние Алек­сандр вер­нул­ся в Ка­зань для про­дол­же­ния об­ра­зо­ва­ния. Имея твер­дое на­ме­ре­ние оста­вить мир, он и в Ка­за­ни жизнь свою стро­ил так, чтобы она ста­ла при­го­тов­ле­ни­ем к ино­че­ству, всем про­чим ин­те­ре­сам пред­по­чи­тая ин­те­ре­сы ду­хов­ные. (…)
В хра­ме у свя­тых мо­щей его я пе­ре­жил луч­шие ча­сы и ми­ну­ты мо­ей жиз­ни, ко­то­рые не знаю, ко­гда по­вто­рят­ся; служ­бы в сей оби­те­ли, за ко­то­ры­ми я по­сто­ян­но бы­вал, – это бы­ло вос­пи­та­ние мо­ей ду­ши, моя тра­пе­за; при од­ном вос­по­ми­на­нии о них я и сей­час еще чув­ствую как бы неко­то­рую ду­хов­ную сы­тость, так они на­пи­та­ли ме­ня! Еще при­те­кал я за по­мо­щию и к свя­ти­те­лю Гу­рию. Вот с кем, глав­ным об­ра­зом, и ка­ким ду­хов­ным род­ством свя­за­на ду­ша моя в бо­го­спа­са­е­мом гра­де Ка­за­ни». (…)

В Ве­ли­кую сре­ду Алек­сандр был по­стри­жен в ман­тию с име­нем Ага­фон, в честь пре­по­доб­но­го Ага­фо­на по­движ­ни­ка Еги­пет­ско­го, па­мять ко­то­ро­го празд­ну­ет­ся свя­тою Цер­ко­вью 2 (15) мар­та. В этот день он за­пи­сал: «18 мар­та 1915 го­да. День по­стри­га. Ро­ди­те­ли! И есть сын у вас – и нет его, и умер он – и жив он! (Гос­по­ди! Все­гда бы та­ким се­бя чув­ство­вать!) Охва­тит серд­це твое зло­ба – хва­тай­ся ру­ка­ми за серд­це… а там на Кре­сте Са­ма Лю­бовь – Хри­стос рас­пя­тый. Все хо­ро­ши, все доб­ры зе­ло».

Пе­ред ис­по­ве­дью отец Гер­ман ска­зал по­стри­га­е­мо­му: «Ес­ли хо­чешь, чтобы я те­бя при­нял от Еван­ге­лия, так вот те­бе мои за­по­ве­ди; ес­ли со­гла­сишь­ся их вы­пол­нить, то я при­му те­бя». – «Я, ко­неч­но, со­гла­сил­ся, – вспо­ми­нал Алек­сандр. – За­по­ве­ди: 1) не ез­дить на стан­цию, 2) не вы­хо­дить без де­ла за во­ро­та, 3) не чи­тать га­зе­ты, 4) не празд­но­сло­вить».
Вско­ре по­сле по­стри­га отец Ага­фон тя­же­ло за­бо­лел грип­пом, ко­то­рый ослож­нил­ся эн­це­фа­ли­том.

По­след­ствия этой бо­лез­ни в ви­де пар­кин­со­низ­ма оста­лись у него на всю жизнь. В это вре­мя кро­ме обыч­ных сво­их по­слу­ша­ний он ис­пол­нял обя­зан­но­сти пись­мо­во­ди­те­ля при игу­мене.
2(15) де­каб­ря 1918 го­да епи­скоп Фе­о­дор (Поз­де­ев­ский) в Тро­иц­ком со­бо­ре Да­ни­ло­ва мо­на­сты­ря ру­ко­по­ло­жил мо­на­ха Ага­фо­на в сан иеро­ди­а­ко­на, а 9 ок­тяб­ря 1920 го­да в хра­ме Тро­иц­ко­го Пат­ри­ар­ше­го по­дво­рья Пат­ри­арх Ти­хон ру­ко­по­ло­жил его в сан иеро­мо­на­ха.

На ка­ких бы по­слу­ша­ни­ях от­цу Ага­фо­ну ни при­хо­ди­лось тру­дить­ся, он ни­ко­гда не пре­ры­вал внут­рен­ней ду­хов­ной ра­бо­ты. Вни­ма­тель­ный уче­ник стро­го­го стар­ца, он вос­пи­ты­вал се­бя в ни­ще­те ду­хов­ной, на­хо­дя удо­вле­тво­ре­ние ду­ше сво­ей в стро­гом ино­че­ском де­ла­нии. По­сле ру­ко­по­ло­же­ния в сан иеро­мо­на­ха он пер­вое вре­мя ста­рал­ся сто­ро­нить­ся лю­дей, по­се­ти­те­лей мо­на­сты­ря, огра­ни­чи­ва­ясь лишь крат­ки­ми от­ве­та­ми на за­да­ва­е­мые во­про­сы.

30 ян­ва­ря 1923 го­да скон­чал­ся игу­мен Гер­ман, и вско­ре Зо­си­мо­ва пу­стынь бы­ла за­кры­та. Отец Ага­фон по бла­го­сло­ве­нию иерос­хи­мо­на­ха Алек­сия (Со­ло­вье­ва) пе­ре­ехал в Моск­ву. Его при­юти­ли ду­хов­ные де­ти от­ца Алек­сия, жив­шие на Тро­иц­кой ули­це, непо­да­ле­ку от Пат­ри­ар­ше­го по­дво­рья. Хо­тя се­мья, в ко­то­рой он по­се­лил­ся, бы­ла мно­го­дет­ной, ему да­ли от­дель­ную ком­на­ту, ко­то­рая ста­ла на несколь­ко лет его ке­льей.
«Ке­лья бы­ла ма­лень­кая, в од­но око­шеч­ко, вы­хо­див­шее в сад быв­ше­го Пат­ри­ар­ше­го по­дво­рья. Ту­да не про­ни­ка­ла улич­ная су­е­та. В пе­ред­нем уг­лу спра­ва от ок­на сто­ял ки­от с ико­на­ми. Вдоль сте­ны бы­ла убо­гая по­стель­ка, по­кры­тая кус­ком по­ло­са­то­го сит­ца. Кро­ме ки­о­та, бы­ли две боль­шие ико­ны: Гос­по­да Все­дер­жи­те­ля с Еван­ге­ли­ем и Бо­жи­ей Ма­те­ри Чер­ни­гов­ской. Над по­стель­кой ви­се­ли порт­ре­ты стар­цев. Из дру­гих свя­тынь у ба­тюш­ки бы­ли очень по­чи­та­е­мые им мо­щи свя­тых му­че­ни­ков, ле­жав­шие в верх­нем от­де­ле­нии ки­о­та, часть по­я­са Пре­свя­той Бо­го­ро­ди­цы, мо­щи пре­по­доб­но­го Сер­гия Ра­до­неж­ско­го в неболь­шом се­реб­ря­ном ме­да­льоне и боль­шой мед­ный крест – бла­го­сло­ве­ние из Ка­за­ни», – вспо­ми­на­ла ду­хов­ная дочь от­ца Ага­фо­на.

18 мая 1924 го­да епи­скоп Вар­фо­ло­мей воз­вел от­ца Ага­фо­на в сан ар­хи­манд­ри­та и на­зна­чил на­мест­ни­ком мо­на­сты­ря. Глав­ным де­ла­ни­ем от­ца Ага­фо­на в мо­на­сты­ре ста­ла ис­по­ведь мо­на­ше­ству­ю­щих и при­хо­дя­щих в мо­на­стырь бо­го­моль­цев. Вла­ды­ка Вар­фо­ло­мей предо­ста­вил ему про­стор­ный ле­вый кли­рос хра­ма во имя пре­по­доб­но­го Сер­гия Ра­до­неж­ско­го. Вна­ча­ле от­ца Ага­фо­на ожи­да­ло два-три че­ло­ве­ка, но со вре­ме­нем лю­дей ста­но­ви­лось все боль­ше и боль­ше; он был очень вни­ма­тель­ным ду­хов­ни­ком, и ско­ро во­круг него со­бра­лась са­мая боль­шая паства в Пет­ров­ском мо­на­сты­ре. Его ду­хов­ни­че­ская де­я­тель­ность не у всех, од­на­ко, на­хо­ди­ла со­чув­ствие. Бы­ли при­хо­жане, ко­то­рые го­во­ри­ли, что он ра­но на­чал стар­че­ство­вать, бы­ли скор­би и от бра­тии.

В се­ре­дине 1924 го­да Пет­ров­ский мо­на­стырь был за­крыт и мо­на­ше­ству­ю­щие на­шли при­бе­жи­ще в од­ной из мос­ков­ских церк­вей на Ан­тио­хий­ском по­дво­рье.
Вско­ре епи­ско­пу Вар­фо­ло­мею уда­лось от­хло­по­тать сто­яв­ший в то вре­мя за­кры­тым боль­шой хо­лод­ный Бо­го­люб­ский со­бор, на­хо­дя­щий­ся непо­да­ле­ку от вхо­да в мо­на­стырь. Здесь бра­тия под­ви­за­лась в те­че­ние несколь­ких лет. В это вре­мя ар­хи­манд­рит Ага­фон со­вер­шал ли­тур­гию лишь в вос­крес­ные дни, в осталь­ные дни он ис­по­ве­до­вал на от­ве­ден­ном ему вла­ды­кой ле­вом кли­ро­се. По вос­по­ми­на­ни­ям оче­вид­цев, отец Ага­фон ис­по­ве­до­вал, си­дя в ма­лень­ком крес­ли­це. Он вни­ма­тель­но слу­шал го­во­ря­ще­го, ино­гда нена­дол­го за­кры­вал гла­за, сам го­во­рил очень ма­ло, лишь ино­гда за­да­вая ка­кой-ни­будь необ­хо­ди­мый во­прос; ино­гда толь­ко раз­ре­шит гре­хи, ни­че­го не го­во­ря, ино­гда ска­жет сло­во, ко­то­рое точ­но на­сквозь прон­зит ду­шу. Мо­ло­дых де­ву­шек, ко­то­рые при­хо­ди­ли к нему, отец Ага­фон ста­рал­ся под­го­то­вить к мо­на­ше­ству. Неко­то­рые из них, наи­бо­лее ре­ши­тель­ные, сра­зу раз­ры­ва­ли свя­зи с ми­ром и при­ни­ма­ли мо­на­ше­ство, дру­гие про­дол­жа­ли жить в се­мье, учить­ся и ра­бо­тать, не остав­ляя на­ме­ре­ния при­нять в бу­ду­щем мо­на­ше­ский по­стриг.

При­хо­дя­щий к стар­цу дол­жен был го­во­рить все, что он пе­ре­жи­ва­ет, на­зы­вать ве­щи сво­и­ми име­на­ми, пусть эти по­мыс­лы бы­ли некра­си­вые и пусть бы­ло очень труд­но их ис­по­ве­до­вать. Но чем бы­ва­ло труд­нее ис­по­ве­до­вать, тем ба­тюш­ка се­рьез­ней ста­но­вил­ся. Неко­то­рым он го­во­рил: “Я мо­гу хоть день си­деть, слу­шать, как ты до­бе­решь­ся до глав­но­го. Вот ты по­ка­за­ла на­руж­ность-то, а се­ре­дин­ку-то не по­ка­за­ла. Оре­шек на­до рас­ко­лоть, по­ка­зать, что в ореш­ке, а не толь­ко сна­ру­жи – скор­луп­ку по­ка­зать”. (…)

В 1926 го­ду ба­тюш­ка счел, что при­шло вре­мя по­ло­жить на­ча­ло и мо­на­ше­ству. По­сте­пен­но, по бла­го­сло­ве­нию вла­ды­ки, он на­чал со­вер­шать тай­ные по­стри­ги в ря­со­фор. Боль­ше­го ба­тюш­ка не бла­го­слов­лял. Мы бы­ли мо­ло­дые, но он го­во­рил так: “В ряс­ке про­ско­чишь, – то есть спра­вишь­ся с ис­ку­ше­ни­я­ми в ми­ру: ты же в ми­ру жи­вешь, – а в ман­тии – за­пу­та­ешь­ся”.

“Ба­тюш­ка, – бы­ва­ло, спра­ши­вал его кто-ни­будь, – и Вы не уста­е­те с на­ро­дом?” – “Нет, – од­но­слож­но от­ве­тит он, – ни­ко­гда не устаю». – “Ба­тюш­ка, а Вы не бо­и­тесь, – к Вам ведь при­хо­дят лю­ди вся­ких про­фес­сий: и уче­ные, и ин­же­не­ры, и ар­ти­сты – как Вы им от­ве­ти­те на все их во­про­сы?” Здесь уж ба­тюш­ка мол­чал или толь­ко улы­бал­ся.

Он го­во­рил мне позд­нее, что пе­ред тем, как при­ни­мать на­род, он все­гда чи­тал мо­лит­ву о том, чтобы ему го­во­рить лю­дям не свои сло­ва, а то, что угод­но Бо­гу и что им мо­жет пой­ти во спа­се­ние. “Про­чту мо­лит­ву, – го­во­рил ба­тюш­ка, – и бы­ваю все­гда по­ко­ен”.
Слу­же­ние ба­тюш­ки ду­шам че­ло­ве­че­ским бы­ло глу­бо­ко са­мо­от­вер­жен­ным. Ко­гда че­ло­ве­ку труд­но да­ва­лось от­кро­ве­ние, ба­тюш­ка го­тов был по­ло­жить по­след­ние свои си­лы. “Я го­тов всю ночь си­деть, – го­во­рил он, – лишь бы ты все мне до кон­ца от­крыл”.
Ба­тюш­ка тре­бо­вал очень усерд­но­го ис­пол­не­ния по­слу­ша­ния в церк­ви, у ко­го оно бы­ло, тре­бо­вал не толь­ко чест­но­го, но да­же рев­ност­но­го от­но­ше­ния к свет­ским слу­жеб­ным обя­зан­но­стям, вме­няя их во свя­тое по­слу­ша­ние. И жизнь на­пол­ня­лась до кра­ев. Про­те­кая в тех же внеш­них фор­мах, она по­лу­ча­ла вдруг иное со­дер­жа­ние, все де­ла­лось те­перь уже во имя Бо­га и ра­ди Бо­га – так учил ба­тюш­ка. Не бы­ло ве­ли­ких и ма­лых дел, так как во всем ба­тюш­ка учил хра­нить свою со­весть. Он не мог спо­кой­но от­но­сить­ся к то­му, ко­гда лю­ди де­ла­ли что-то спу­стя ру­ка­ва, и лю­бил во всем по­ря­док…

Все го­ды служ­бы в Бо­го­люб­ском хра­ме ба­тюш­ка еще хо­дил пеш­ком к се­бе на Тро­иц­кую, прав­да, уже с про­во­жа­тым – ба­тюш­ка как бы па­дал впе­ред, его на­до бы­ло под­дер­жи­вать – ино­гда же вы­нуж­ден был брать из­воз­чи­ка.

Боль­шая за­гру­жен­ность де­ла­ми на­мест­ни­ка мо­на­сты­ря, а еще бо­лее – обре­ме­не­ние на­ро­дом, ко­то­ро­го ста­но­ви­лось все боль­ше и боль­ше, по­нуж­да­ли ба­тюш­ку в лет­нее вре­мя ис­кать хо­тя бы ма­ло­го от­дох­но­ве­ния в ти­шине под Моск­вой. Ему бы­ло необ­хо­ди­мо по­чи­тать ду­хов­ные кни­ги, по­быть на­едине с Гос­по­дом.

Ле­том 1927 го­да по­яви­лась та­кая воз­мож­ность. В За­го­рян­ском (под Моск­вой, по Се­вер­ной же­лез­ной до­ро­ге) в неболь­шом до­ми­ке над ре­кой по­оче­ред­но жи­ли вла­ды­ка и ба­тюш­ка…
В За­го­рян­ском ба­тюш­ке при­шла мысль устро­ить скит в Москве, там, где жи­ли стар­шие сест­ры, чтобы тем са­мым по­ло­жить на­ча­ло сво­е­му го­род­ско­му мо­на­сты­рю. На­сель­ни­ца­ми ски­та ста­но­ви­лись мать Ев­прак­сия и мать Ксе­ния, во гла­ве со стар­шей мо­на­хи­ней Ев­фро­си­ни­ей. Ико­на Бо­жи­ей Ма­те­ри “Зна­ме­ние” освя­ща­ла то­гда ком­на­ты за­го­рян­ской да­чи. Ба­тюш­ка и бла­го­сло­вил учре­жда­е­мый скит этой свя­той ико­ной, на­звав его “Зна­мен­ским”. (…)

Ба­тюш­ка очень лю­бил скит, хо­тя по бо­лез­ни ему бы­ло труд­но ча­сто ту­да под­ни­мать­ся. Это был чер­дак… вы­со­ко­го се­ми­этаж­но­го до­ма, сто­я­ще­го к то­му же на вы­со­кой гор­ке. Скит на­хо­дил­ся в Пе­чат­ни­ко­вом пе­ре­ул­ке на Сре­тен­ке, неда­ле­ко от Пет­ров­ско­го мо­на­сты­ря. Ко­гда ба­тюш­ка объ­яс­нял путь в скит, он го­во­рил: “Сна­ча­ла бу­дет ши­ро­кая лест­ни­ца – это мир, а по­том узень­кая до­рож­ка на чер­дак – это мо­на­ше­ский путь: там и дверь ски­та”». (…)

Рож­де­ствен­ским по­стом 1929 го­да здо­ро­вье от­ца Ага­фо­на рез­ко ухуд­ши­лось, и он по­дал про­ше­ние ар­хи­епи­ско­пу Филип­пу (Гу­милев­ско­му), ви­ка­рию Мос­ков­ской епар­хии, о по­стри­же­нии в схи­му. 30 ян­ва­ря в день па­мя­ти игу­ме­на Гер­ма­на (Гом­зи­на) во Вла­ди­мир­ском при­де­ле хра­ма пре­по­доб­но­го Сер­гия Ра­до­неж­ско­го ар­хи­манд­рит Ага­фон был по­стри­жен в ве­ли­кую схи­му с име­нем Иг­на­тий в честь свя­щен­но­му­че­ни­ка Иг­на­тия Бо­го­нос­ца и в па­мять свя­ти­те­ля Иг­на­тия (Брян­ча­ни­но­ва), тру­ды ко­то­ро­го он из­дав­на и глу­бо­ко по­лю­бил. В се­ре­дине де­каб­ря 1931 го­да отец Иг­на­тий был аре­сто­ван. В тюрь­ме его про­дер­жа­ли де­сять дней. Хо­зя­е­ва квар­ти­ры, где он жил, ста­ли на­ста­и­вать, чтобы он пре­кра­тил при­ем ду­хов­ных де­тей до­ма, и он был вы­нуж­ден пе­ре­ехать жить в дру­гое ме­сто, в Ни­ко­нов­ский пе­ре­улок. Мо­на­хи­ня Афа­на­сия (Да­вы­до­ва) и Ве­ра Ви­швя­ко­ва об­ме­ня­ли свои квар­ти­ры на од­ну, и по­лу­чи­лось три ком­на­ты, в од­ной из ко­то­рых по­се­лил­ся отец Иг­на­тий.
В ок­тяб­ре 1933 го­да был за­крыт храм пре­по­доб­но­го Сер­гия на Боль­шой Дмит­ров­ке и мо­на­хи пе­ре­шли слу­жить в храм Рож­де­ства Бо­го­ро­ди­цы в Пу­тин­ках. В 1934 го­ду, пе­ред празд­ни­ком По­кро­ва Бо­жи­ей Ма­те­ри, свя­щен­но­на­ча­лие под дав­ле­ни­ем НКВД за­пре­ти­ло схи­ар­хи­манд­ри­ту Иг­на­тию при­ем на­ро­да в церк­ви, и он был от­прав­лен на по­кой. Отец Иг­на­тий ска­зал то­гда, что по­сколь­ку для него все де­ти ду­хов­ные рав­ны, то он боль­ше ни­ко­го при­ни­мать на ис­по­ведь не бу­дет. Сми­ря­ясь пе­ред по­ста­нов­ле­ни­ем цер­ков­ной вла­сти, отец Иг­на­тий, тем не ме­нее, бо­лез­нен­но пе­ре­но­сил невоз­мож­ность при­ни­мать ду­хов­ных де­тей; неко­то­рое вре­мя он тя­же­ло хво­рал, силь­но стра­дая от го­лов­ной бо­ли. В это вре­мя ба­тюш­ка углу­бил­ся в чте­ние свя­то­оте­че­ских книг, на­хо­дя в них от­вет и под­держ­ку.

10 ап­ре­ля 1935 го­да схи­ар­хи­манд­рит Иг­на­тий был аре­сто­ван и за­клю­чен в Бу­тыр­скую тюрь­му. То­гда же бы­ли аре­сто­ва­ны иеро­мо­нах Кос­ма (Маг­да), мо­на­хи­ни Афа­на­сия (Да­вы­до­ва) и Ага­фо­на (Ко­ма­ро­ва), Ана­ста­сия Печ­ни­ко­ва и Агрип­пи­на Дво­рец­кая, ду­хов­ная дочь про­то­и­е­рея Ро­ма­на (Мед­ве­дя).

Обос­но­вы­вая необ­хо­ди­мость аре­ста стар­ца, со­труд­ни­ки НКВД на­пи­са­ли: «Ар­хи­манд­рит Ага­фон, разыг­ры­вая из се­бя юро­ди­во­го (ис­кус­ствен­но тря­сет ру­ка­ми), сре­ди ве­ру­ю­щих поль­зо­вал­ся ав­то­ри­те­том про­зор­лив­ца и бла­жен­но­го, име­ет боль­шое ко­ли­че­ство по­сле­до­ва­те­лей (ду­хов­ных де­тей), ко­то­рые на­хо­дят­ся под его пол­ным вли­я­ни­ем, си­сте­ма­ти­че­ски по­се­ща­ют его квар­ти­ру, где он об­ра­ба­ты­ва­ет их в ре­ли­ги­оз­ном и контр­ре­во­лю­ци­он­ном ду­хе. При этом ар­хи­манд­рит Ага­фон вну­ша­ет сво­им по­чи­та­те­лям о необ­хо­ди­мо­сти си­сте­ма­ти­че­ско­го по­се­ще­ния церк­ви, и в слу­чае невоз­мож­но­сти хо­дить в цер­ковь из-за ра­бо­ты в со­вет­ских учре­жде­ни­ях он со­ве­ту­ет уво­лить­ся с ра­бо­ты.
По­сле­до­ва­тель­ни­ца ар­хи­манд­ри­та Ага­фо­на тай­ная мо­на­хи­ня Ага­пия (Агрип­пи­на Еме­лья­нов­на Дво­рец­кая) по его ука­за­нию у се­бя на квар­ти­ре про­из­во­дит при­ем ве­ру­ю­щих, ко­то­рым она пред­ска­зы­ва­ет бу­ду­щее и да­ет со­ве­ты, про­во­дя при этом ан­ти­со­вет­скую аги­та­цию.
Часть по­сле­до­ва­те­лей ар­хи­манд­ри­та Ага­фо­на по воз­вра­ще­нии из ссыл­ки, не по­лу­чив мос­ков­ско­го пас­пор­та, по его ука­за­нию по­се­ли­лись под Моск­вой, где под его ру­ко­вод­ством про­во­дят ан­ти­со­вет­скую аги­та­цию. Так, про­жи­ва­ю­щая в го­ро­де Мо­жай­ске мо­на­хи­ня Ана­ста­сия Печ­ни­ко­ва про­во­дит сре­ди на­се­ле­ния си­сте­ма­ти­че­скую ан­ти­со­вет­скую аги­та­цию, рас­про­стра­ня­ет лож­ные слу­хи о войне и ско­ром па­де­нии со­вет­ской вла­сти».

Во вре­мя аре­ста схи­ар­хи­манд­ри­та Иг­на­тия у него на­хо­ди­лась мо­на­хи­ня Ага­фо­на (Ко­ма­ро­ва) и бы­ла за­дер­жа­на вме­сте с ним. 17 ап­ре­ля со­труд­ни­ки НКВД вы­пи­са­ли ор­дер на ее арест, в ко­то­ром пи­са­ли: «В ночь с 10 на 11 ап­ре­ля 1935 го­да, в мо­мент опе­ра­ции по лик­ви­да­ции контр­ре­во­лю­ци­он­ной груп­пи­ров­ки мо­на­хов и цер­ков­ни­ков, в квар­ти­ре ру­ко­во­ди­те­ля груп­пи­ров­ки ар­хи­манд­ри­та Ага­фо­на Ле­бе­де­ва бы­ла об­на­ру­же­на и за­дер­жа­на но­чу­ю­щая там без про­пис­ки тай­ная мо­на­хи­ня Ев­ге­ния Вик­то­ров­на Ко­ма­ро­ва, ко­то­рая при до­про­сах за­яви­ла, что она яв­ля­ет­ся ду­хов­ной до­че­рью ар­хи­манд­ри­та Ага­фо­на, по­мо­га­ет ма­те­ри­аль­но и при­слу­жи­ва­ет ему, бы­вая у него в квар­ти­ре по­чти еже­днев­но и ча­сто но­чуя там без про­пис­ки». Это­го бы­ло до­ста­точ­но, чтобы вы­дви­нуть про­тив нее об­ви­не­ние в контр­ре­во­лю­ци­он­ной де­я­тель­но­сти.

На сле­ду­ю­щий день по­сле аре­ста отец Иг­на­тий был до­про­шен. От­ве­чая на во­про­сы сле­до­ва­те­ля, он ска­зал: «Слу­жа в церк­ви в Пет­ров­ском мо­на­сты­ре, за­тем пре­по­доб­но­го Сер­гия и Рож­де­ства в Пу­тин­ках, я имел око­ло двух­сот че­ло­век ду­хов­ных де­тей, по­чи­та­те­лей, ко­то­рые под­дер­жи­ва­ют со мной тес­ную связь, си­сте­ма­ти­че­ски при­хо­дя ко мне на ис­по­ведь за со­ве­та­ми и бла­го­сло­ве­ни­ем. Ко­гда я бы­вал в церк­ви Рож­де­ства в Пу­тин­ках, ту­да яв­ля­лось зна­чи­тель­ное чис­ло ве­ру­ю­щих, же­ла­ю­щих по­го­во­рить со мной и по­лу­чить от ме­ня со­вет и бла­го­сло­ве­ние».
В сле­ду­ю­щий раз отец Иг­на­тий был до­про­шен неза­дол­го пе­ред окон­ча­ни­ем след­ствия.
– В предъ­яв­лен­ном мне об­ви­не­нии по ста­тье 58, пункт 10 уго­лов­но­го ко­дек­са ви­нов­ным се­бя не при­знаю. Дей­стви­тель­но, ме­ня на квар­ти­ре еже­днев­но на­ве­ща­ли мои зна­ко­мые, ко­то­рые де­ли­лись со мной сво­и­ми пе­ре­жи­ва­ни­я­ми, про­си­ли у ме­ня со­ве­тов. Бе­се­ды меж­ду мной и мо­и­ми зна­ко­мы­ми обыч­но бы­ли на ре­ли­ги­оз­ные те­мы. По­се­ти­те­ли при­но­си­ли мне про­дук­ты и день­ги, так как я не имел средств к су­ще­ство­ва­нию по уволь­не­нии ме­ня за штат в ок­тяб­ре 1934 го­да, – ска­зал отец Иг­на­тий.
– След­ствие рас­по­ла­га­ет дан­ны­ми, что вы рас­про­стра­ня­ли сре­ди сво­их по­чи­та­те­лей лож­ные слу­хи о яко­бы про­во­ди­мых со­вет­ской вла­стью го­не­ни­ях на ре­ли­гию и ве­ру­ю­щих; объ­яс­ни­те, что имен­но вы го­во­ри­ли по это­му во­про­су? – спро­сил сле­до­ва­тель.
– Церк­ви яв­ля­ют­ся иму­ще­ством го­су­дар­ства, по­это­му со­вет­ская власть мо­жет рас­по­ря­жать­ся ими как угод­но. При за­кры­тии церк­вей ве­ру­ю­щие бы­ва­ют недо­воль­ные эти­ми ме­ро­при­я­ти­я­ми со­вет­ской вла­сти, но долж­ны под­чи­нять­ся, хо­тя бы и бы­ли недо­воль­ны. Я ве­ру­ю­щих, вы­ска­зы­ва­ю­щих недо­воль­ство за­кры­ти­ем хра­мов, при­зы­вал к тер­пе­нию и ука­зы­вал, что мо­лить­ся мож­но еще в дру­гих неза­кры­тых хра­мах.

4 июня 1935 го­да в боль­ни­це Бу­тыр­ско­го изо­ля­то­ра вра­чи осви­де­тель­ство­ва­ли схи­ар­хи­манд­ри­та Иг­на­тия и при­шли к за­клю­че­нию, что он «стра­да­ет ор­га­ни­че­ским по­ра­же­ни­ем цен­траль­ной нерв­ной си­сте­мы в фор­ме эн­це­фа­ли­та, вы­ра­жа­ю­щем­ся в ско­ван­но­сти, рез­кой за­тор­мо­жен­но­сти дви­же­ний, мас­ко­об­раз­но­сти и за­труд­не­нии ре­чи… По сво­е­му физи­че­ско­му со­сто­я­нию к тру­ду не го­ден».
8 июня 1935 го­да Осо­бое Со­ве­ща­ние при НКВД при­го­во­ри­ло схи­ар­хи­манд­ри­та Иг­на­тия к пя­ти го­дам за­клю­че­ния в ис­пра­ви­тель­но-тру­до­вой ла­герь. 16 ок­тяб­ря он был от­прав­лен в Са­ров­ский ла­герь. Из ла­ге­ря он пи­сал ду­хов­ным де­тям: «На­ко­нец, по­сле дол­го­го стран­ство­ва­ния, я на ме­сте, ко­то­рое ука­зал нам Гос­подь: я в Са­ро­ве, в сте­нах быв­шей оби­те­ли! Сла­ва Бо­гу за все слу­чив­ше­е­ся – это од­но мо­жем ска­зать! С Ним вез­де хо­ро­шо, и на Фа­во­ре, и на Гол­го­фе! По­сле про­чи­тан­но­го мне в день рож­де­ния при­го­во­ра… и по­сле 2‑х по­пы­ток (1-я – в се­ре­дине, в день, ко­гда я был вы­ве­ден на сви­да­ние и на ко­то­рое ни­кто из вас не при­шел к 2-м ча­сам, а лишь с ве­ща­ми позд­но ве­че­ром; 2-я – 10/VII ст. ст.), и по­сле ноч­но­го при­но­са су­ха­рей в день от­да­ния празд­ни­ка Воз­дви­же­ния Кре­ста я на­ко­нец, в день па­мя­ти бла­жен­но­го Ан­дрея, без чет­вер­ти семь ве­че­ра был вы­ве­зен из ме­ста сво­е­го пре­бы­ва­ния[1] тре­мя во­ен­ны­ми и через двое су­ток до­воль­но уто­ми­тель­но­го пу­те­ше­ствия во­дво­рен на ме­сте. И па­ки – сла­ва Бо­гу!»

Вес­ной 1936 го­да схи­ар­хи­манд­рит Иг­на­тий был пе­ре­ве­ден в ла­герь на стан­цию Су­хо­без­вод­ная под Ниж­ним Нов­го­ро­дом, но вско­ре от­прав­лен в ла­герь для ин­ва­ли­дов, на­хо­див­ший­ся непо­да­ле­ку от го­ро­да Ала­ты­ря.

17 июля, на­ка­нуне дня па­мя­ти пре­по­доб­но­го Сер­гия, отец Иг­на­тий по­лу­чил сви­да­ние с мо­на­хи­ней Ев­прак­си­ей. Он очень осла­бел, «силь­но из­ме­нил­ся и по­ху­дел, но все же дви­гал­ся, ста­рал­ся рас­ска­зать о се­бе, очень мно­го ти­хо пла­кал. Все узна­вал ба­тюш­ка, как жи­вет воз­ра­щен­ный им ви­но­град. Узнав, что все друж­ны, жи­вут как жи­ли, ба­тюш­ка со сле­за­ми за­ве­щал: “Гос­по­да на­до лю­бить всем серд­цем, Гос­подь дол­жен быть на пер­вом ме­сте, от ве­ры не от­ре­кать­ся”; “Гос­подь всех кра­ше, всех сла­ще, всех до­ро­же, спа­се­ние в ва­ших ру­ках – поль­зуй­тесь, по­ка воз­мож­но”; “Он еди­ная сла­дость, Он еди­ная ра­дость”».

18 ап­ре­ля 1937 го­да отец Иг­на­тий пи­сал: «…Справ­ля­е­тесь ли вы в кре­сте[2] и где на­до, – это по­лез­но де­лать ча­ще: “цар­ство Бо­жие си­лою бе­рет­ся”…»
В это вре­мя со­сто­я­ние здо­ро­вья от­ца Иг­на­тия рез­ко ухуд­ши­лось и по­яви­лись пер­вые при­зна­ки пел­лаг­ры. Пи­та­ние в ла­ге­ре бы­ло пло­хим, а по­сыл­ки, ко­то­рые по­сы­ла­лись ду­хов­ны­ми детьми, ча­стью рас­кра­ды­ва­лись, ча­стью раз­да­ва­лись, ба­тюш­ке до­ста­ва­лось немно­гое.

30 мая 1938 го­да отец Иг­на­тий пи­сал ду­хов­ной до­че­ри, мо­на­хине Ев­прак­сии: «Сей­час 1-я и необ­хо­ди­мая нуж­да – это ви­деть те­бя; ведь 9 ме­ся­цев не ви­да­лись, и это при мо­их неис­чис­ли­мых немо­щах! За­про­си-ка ты по­ско­рее на­чаль­ни­ка ко­ло­нии за­каз­ным пись­мом о раз­ре­ше­нии сви­да­ния, на от­вет при­ло­жи мар­ки. Вре­ме­на­ми те­ря­ет­ся го­лос от сер­деч­ной сла­бо­сти, adonilen под­бад­ри­ва­ет, а то и ру­ки пло­хо вла­де­ют. Вот и хо­чет­ся че­го-ни­будь (вро­де об­лег­че­ния уча­сти) до­стиг­нуть, по­ка не раз­ва­лил­ся – по­мо­ли­тесь. По­про­си­те за ме­ня. Про­сти­те».

Рас­строй­ство здо­ро­вья от пел­лаг­ры все уси­ли­ва­лось, и в по­сле­ду­ю­щих пись­мах отец Иг­на­тий пи­сал: «…Уже око­ло 10 дней си­жу с за­вя­зан­ны­ми ру­ка­ми – по­лу­чил ожог (с на­ры­ва­ми) от солн­ца 13/VI в 11 ча­сов дня – во вре­мя пу­ти оста­но­вил­ся 2 ра­за ми­ну­ты на 2, на 3 – ле­чу при­моч­ка­ми пе­ре­ки­си мар­ган­ца – вос­па­ле­ние еще есть… Про­сти­те».
«Ра­ду­юсь, что ты по­пра­ви­лась сво­им здо­ро­вьем, что же – в твои го­да и неуди­ви­тель­но, вот в мои го­да здо­ро­вье вос­ста­нав­ли­ва­ет­ся уже труд­нее: так, сол­неч­ный ожог 2 рук с 13/VI не мо­жет за­жить до сих пор. За по­след­нее вре­мя (в по­след­нюю жа­ру) ста­ло де­лать­ся кру­же­ние го­ло­вы при бо­лее или ме­нее про­дол­жи­тель­ном сто­я­нии – стрем­ле­ние па­дать на­зад, а вот при ходь­бе – через 30 ша­гов па­даю впе­ред…
Все это рас­строй­ства пи­та­ния – на­ко­нец-то на 4-м го­ду жиз­ни в за­клю­че­нии – объ­яв­шия ме­ня, и как удаст­ся спра­вить­ся с ни­ми – не знаю. Ру­ки го­рят, во рту то­же го­рит с кру­же­ни­ем го­ло­вы…»
«Что-то от те­бя дол­го не бы­ло пись­ме­ца, жи­ва ли ты и здо­ро­ва? Я на­хо­жусь на ста­ром ме­сте, я ни­ку­да с него не тро­гал­ся. Здо­ро­вье мое как преж­де, еще при­ба­ви­лось две бо­лез­ни: серд­це и киш­ки не в по­ряд­ке. По­мя­ни­те моя бо­лез­ни. Жду тво­е­го при­ез­да, ес­ли воз­мож­но. Про­сти­те».
5 сен­тяб­ря 1938 го­да отец Иг­на­тий про­дик­то­вал по­след­нее свое пись­мо из ла­ге­ря, так как сил пи­сать са­мо­му уже не бы­ло: «Я жив, но здо­ро­вье мое сла­бо­ва­то, стра­даю киш­ка­ми, упад­ком об­ще­го пи­та­ния. Чем де­ло кон­чит­ся – не знаю. Но пу­ти че­ло­ве­че­ския Ис­прав­ля­яй – вся весть. По­мя­ни­те в скор­бях, нуж­дах, в бо­лез­нях и по­мо­ли­тесь. Про­сти­те».

Схи­ар­хи­манд­рит Иг­на­тий умер в тю­рем­ном ла­за­ре­те на рас­све­те вос­крес­но­го дня, 11 сен­тяб­ря 1938 го­да, в три с по­ло­ви­ной ча­са утра, в день Усек­но­ве­ния гла­вы свя­то­го Иоан­на Пред­те­чи. Спу­стя несколь­ко дней мо­на­хи­ня Ев­прак­сия при­е­ха­ла в Ала­тырь, и ей по­ка­за­ли неболь­шой мо­гиль­ный хол­мик на ла­гер­ном клад­би­ще, под ко­то­рым был по­гре­бен схи­ар­хи­манд­рит Иг­на­тий.

День памяти преподобномученика Игнатия (Лебедева) — 30 августа (12 сентября н.ст.)