Бочков В. Н. АНДРЕЮШКА. Глава из книги. О Христа ради юродивом г.Солигалича.
Паводок. Спасо-Преображенская церковь (справа) и Никольский храм до революции.
Возле Спасо-Преображенского храма и Никольской церкви было кладбище. Пресс советских десятилетий раздавил и заровнял здесь все. Никаких следов могил теперь не найти. Но раньше здесь покоилось одно примечательное надгробие. До самой революции за могилой ухаживали, и все прекрасно знали кто там.
В «Провинциальном некрополе», составленном Б.Л.Модзалевским и изданным в 1914 году в Петербурге опубликованы места захоронений жителей Солигаличского уезда. В книге сказано: «При Преображенской церкви был похоронен Андрей Иванович Цепейников. На надгробии была надпись: «Андрей Иванович Цепейников, Соли-Галицкой мещанин, родился в 1780 году. Скончался в 1843 году в марте месяце и 44 года держал себя прикованном на цепи».
Об этом прошлом — глава из книги костромского историка Виктора Николаевича Бочкова (1937—1991) «Скажи: которая Татьяна?» (Москва, «Современник»), где автор открывает давно забытую страницу жизни города.
АНДРЕЮШКА. ГЛАВА ИЗ КНИГИ ВИКТОРА БОЧКОВА «СКАЖИ: КОТОРАЯ ТАТЬЯНА?»
Последний из романов А.Ф. Писемского «Масоны» был опубликован в 1880 г. Во второй его части есть эпизод: расслабленная адмиральша Рыжова с родственниками и друзьями приезжает из поместья в захолустный городишко, чтобы повидаться с почитаемым ею юродивым — действие происходит в 1830-х гг.
«Маленький городок, куда ехали мои путники, стоял на судоходной реке и имел довольно красивые окрестности: по реке его тихо шли небольшие барки; в стороне виднелись сосновый бор и чье-то зеленеющее озимое поле. Внутри город был довольно грязен: в нем всего только одна церковь высилась и белелась, да белелись еще, пожалуй, каменные присутственные места; лавки же были хоть и новые, но деревянные, и для приезжающих в городе не имелось никаких удобств, кроме единственного постоялого двора с небольшим числом комнаток вроде номеров и с огромным крытым двором для лошадей. Постоялый двор этот наши путники заняли весь…
Тем временем Егор Егорыч послал Антипа Ильича к Андреюшке узнать, можно ли к нему идти, ибо юродивый не во всякое время и не всех к себе пускал. Антип Ильич исполнил это поручение с великим удовольствием и, возвратясь от Андреюшки, доложил с сияющим лицом: — Можно-с, и сестрица ихняя, которая ходит за ними, приказала сказать вам, что Андреюшка даже закричал: «Скорей бы шли, скорей!»
Услышав это, все, разумеется, поспешили исполнить приказание юродивого. Адмиральшу повезли в бричке на одной лошади, причем она не без важности объяснила шедшей около нее gnadige Frau:
— Я говорила, что Андреюшка будет! (то есть примет, хотела она сказать). Я у него уж раз десять ехала (то есть бывала).
Маленький домишко Андреюшки стоял на самой окраине города; прошло тридцать лет, как юродивый из него не выходил, сидя день и ночь на лавке и держа даже себя прикованным на цепи. В молодости Андреюшка, по мастерству своему, золотил иконостасы, и, как шла молва, все вызолоченные им иконостасы до сих пор нисколько не полиняли и не потускнели. С двадцатилетнего возраста Андреюшка, будучи грамотным, стал читать священное писание и на Апокалипсисе как бы несколько тронулся: первоначально он перестал заниматься своим мастерством, потом уединился совершенно и в конце концов сам сел на цепь. Слух об его подвижничестве очень быстро распространился, и к нему отовсюду стали приходить за благословением. Бери Андреюшка деньгами, к нему бы стеклись богатства великие, но он этого не делал, а принимал подаяния только калачиками, которыми питался и которых у него хватало для него самого и для всех родных. Сверх того, ходившая за ним родная сестра много продавала этих калачей.
В довольно большую комнату Андреюшки первая введена была Антипом Ильичом адмиральша, а за нею вошли Сусанна и Егор Егорыч, а также gnadige Frau и Сверстов. Андреюшке было лет около шестидесяти: испитой до худобы скелета, с курчавой, всклоченной седой головой и торчащей во все стороны бородою, он имел на себе белую, чистую рубаху и полосатые порты, но был босиком и, держа ноги сложенными под себя, постоянно легонько покачивался на цепи. Вся комната его была пропитана ладаном, которым Андреюшка раз по десяти на день заставлял сестру курить.
Едва только вошли к Андреюшке его посетители, он, не взглянув даже на них, запел: «Со святыми упокой! Со святыми упокой!»
Сусанна затрепетала: ей помстилось, что Андреюшка этим пророчит смерть ей, или, — что еще хуже, — смерть старухи-адмиральши, но сия своим чутким материнским сердцем догадалась.
— Это он о Людмиле поет, — поведала она gnadige Frau.
— Андреюшка, — обратилась она потом к юродивому, — я повезла к тебе, друг мой, дочь… Она за Егорыча выходит… Будет ли ей счи… счи?..
Юлия Матвеевна, конечно, хотела сказать: «будет ли ей счастье», и вместо «друг мой» — «другую мою дочь», вместо «Егорыча» — «Егора Егорыча», но у нее не выходило этого.
Андреюшка на эти слова адмиральши как-то ухарски запел: «Исайя, ликуй! Исайя, ликуй!» — потрясая при этом то в одну сторону, то в другую головой, и долго еще затем продолжал на весьма веселый напев: «Исайя, ликуй! Исайя, ликуй!»
— Давно таким радостным не был… благословляет, значит! — отозвалась стоявшая несколько в стороне сестра Андреюшки, младшая ему, но похожая на него, и по званию своему девица.
Gnadige Frau больше всего поразили глаза Андреюшки — ясные, голубые, не имеющие в себе ни малейшего оттенка помешательства, напротив, очень умные и как бы в душу вам проникающие; а доктор глядел все на цепь; ему очень хотелось посмотреть под мышки Андреюшке, чтобы удостовериться, существуют ли на них если не раны, то, по крайней мере, мозоли от тридцатилетнего прикосновения к ним постороннего твердого тела. Андреюшка между тем так же весело, но уже другое пел: «Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся!» Далее он заметно утомился.
— Устал, батюшка, голубчик мой! — сказала ему сестра. Андреюшка однако ничего на это не ответил, но зато Егор Егорыч спросил ее:
— Может быть, нам пора?
— Пора!.. — шепнула ему та.
Сверстову, к его удовольствию, удалось наконец, когда он зашел сбоку к Андреюшке, через расстегнутую рубаху того заглянуть под мышки юродивому, причем он не увидел ни малейшего пятнышка.
«Вот это чудо настоящее!» — подумал Сверстов про себя.
Адмиральша же, когда gnadige Frau, по знаку Егора Егорыча, сказала ей, что надо уходить, произнесла знаменательно:
— Он благословит… Андреюшка, благослови!
Андреюшка закачал отрицательно головой.
— Ему благочинным здешним года с три как запрещено благословлять! — опять шепнула сестра Андреюшки Егору Егорычу.
— А! — полувоскликнул тот и во всеуслышание объявил, что пора удалиться; все пошли, будучи очень довольны, что посетили и видели юродивого».
Даже зная, что «Масоны» созданы на костромском материале и что Писемский вывел в романе ряд исторических лиц, мы воспринимаем юродивого как чисто литературный персонаж. Да и описание городка, где он юродствовал, как бы специально лишено каких-либо уточняющих реалий: судоходная река, церковь, присутственные места и деревянные лавки в XIX в. нашлись бы в каждом уездном центре.
Тем более я удивился, сидя в уютном домике солигаличского 90-летнего учителя и краеведа Льва Михайловича Белоруссова на набережной реки Костромы, когда он показал на Никольскую на Наволоке церковь, с шатровой колокольней на противоположном правом берегу:
— Видите, вон там, за церковью, зеленую крышу двухэтажного дома? В нем я жил в детстве. А возле церкви была могила юродивого Андрюши Цепейникова. Помню его надгробие: чугунная плита, а к ней цепь, на которой он сидел, приварена. Старушки до революции за могилой ухаживали, а сейчас от нее и следа не осталось.
За много лет общения с Львом Михайловичем я убедился, что его рассказы и воспоминания отличаются высокой степенью точности. А статья в «Костромских ведомостях» за 1864 г. лишний раз подтвердила это:
«Андреюшка-юродивый в свое время знаменитость Солигалича, жители которого веровали в него, как в святого. Андреюшка сидел на цепи более 30 лет и, сидя у стены постоянно качался, так что спиной вытер стену и сделал в ней углубление. Имел ли он на себе вериги, не знаю. Лицо у него было белое, как лист бумаги, посетители усматривали в этом особенный признак святости. Пищи он принимал весьма мало — что принесут, то и покушает.
Все посетители являлись обыкновенно с подарками, чаще всего приносили калачи. От одних он принимал подарки — и это значило, что посетителя он считает человеком добрым. От других он вовсе не брал приношений или, принявши подарок, бросал его на пол к дверям комнаты. Несчастные, которым приходилось уносить подарки назад, выходили от Андреюшки с горьким убеждением, что они не достойны того, чтобы Андреюшка взял от них что-нибудь. Считалось за великое счастье, если Андреюшка разговорится с кем-нибудь, говорил он так, что в каждой его фразе и даже в каждом отрывочном слове необходимо было отыскивать таинственный смысл. Одним он пропоет, например, Христос Воскресе, другим — со святыми упокой, при одном употребит слово свадьба, при другом заговорит о солдатах, посетителям все это нужно было мотать на ус. Частенько посетители выслушивали и некоторые крепкие фразы, но этим никто не обижался, и, напротив, старались с особенным вниманием вникать в эти фразы, и, смотря по тону и экспрессии, с какими они были произносимы, старались угадать, ругается ли Андреюшка или говорит ласково, всякий знает, что фразы эти часто употребляются в виде особенной любезности.
Андреюшка умер, кажется, в 40-х годах, провожали его до могилы все духовенство и все жители города от мала да велика, погода была страшно дурная, но, по рассказам горожан, несмотря на ветер и дождь, ни одна свечка не погасла, когда несли покойника на кладбище.
Мы слышали, что могила Андреюшки пользуется особенным уважением в Солигаличе и что у священника Никольской церкви хранится его жизнеописание».
То, что статья в «Костромских ведомостях» послужила для А.Ф. Писемского одним из источников при написании «Масонов», в особых доказательства не нуждается — достаточно сравнить текст с соответствующей главой романа.